Чтобы с собственной историей можно было жить: дети, родители и психическое здоровье
Дэвид Денборо
статья, опубликованная в апрельском номере журнала «Контекст», 2010 год. Оригинал статьи можно посмотреть здесь: http://www.dulwichcentre.com.au/children-parents-mental-health-denborough.pdf
перевод Дарьи Кутузовой
В течение последних трех с половиной лет я принимаю участие в работе проекта «Дети, родители и психическое здоровье», инициированного Далвич-центром (Dulwich Centre, 2008; Russell, 2006), и это оказалось очень важно для меня лично. Было очень важно еще увидеть, как коллеги — в особенности Рут Плазник и Наташа Киш-Синеш из Канады (Pluznick & Kis-Sines, 2008, 2009) и Разик Шахар из Израиля — развивают и разворачивают этот проект гораздо дальше, чем мы изначально предполагали. Важно было узнать, что часть материалов проекта переведена Дарьей Кутузовой и ее коллегами на русский язык и распространяется в России и в Украине.
Мы начали этот коллективный нарративный проект, чтобы собрать непатологизирующие истории детей, подростков и молодых взрослых, чьи родители (или другие родственники, под опекой которых дети и подростки находились) страдали от психических заболеваний. В этой статье я поделюсь с вами некоторыми из этих историй. Я расскажу также о модели «проектов памяти», которая лежит в основе этой работы, и о том, как эти проекты помогают людям занять позицию, позволяющую «жить с собственной историей».
Проект начался с того, что Далвич-центр разослал запрос — просьбу прислать истории об опыте детей, выросших под опекой взрослых, страдавших от психических заболеваний. Мы попросили прислать истории, отражающие не только неимоверную сложность этой ситуации, но и разнообразные знания и умения, которые в таких обстоятельствах осваивает ребенок, а также разные грани взаимоотношений между родителями и детьми.
Чтобы помочь участникам создать насыщенные, разносторонние истории, мы сформулировали набор вопросов, которые будут представлены в этой статье. Вопросы изначально сформулировал я, а дальше их существенно дополнили и отредактировали Шона Рассел, Шерил Уайт и Дэвид Ньюман. Ответы на эти вопросы, а также истории, которыми поделились участники проекта, дальше были сплетены в единый коллективный нарративный документ, дававший «описание с обеих сторон» (Dulwich Centre, 2008; Denborough, 2008). В получившемся «ковре» из историй и переживаний дается насыщенное признание сложностей, которые психические болезни создают всем, кто с ними сталкивается в жизни, но также высвечиваются гораздо реже рассказываемые истории выживания. Сейчас этот документ используется для того, чтобы начинать и поддерживать новые беседы «с обеих сторон» с теми, кто живет в тени психической болезни родителя.
Мы надеялись, что этот проект даст возможность тем, кто вырос в сложной ситуации, зачастую – в смятении и хаосе, «жить с собственной историей» (White 2006a). Вопросы, которые мы задаем, позволяют участникам проекта по-иному рассмотреть и заново рассказать свою историю. Один из способов объяснить, на каких основаниях это делается, — это привлечь понятие особых «проектов памяти», к которым относятся вопросы.
Проекты памяти и практика критического наследия
«Некоторым из нас приходится сильно постараться, чтобы найти те детские воспоминания, к которым хотелось бы возвращаться. Но это специальное, произвольное усилие исподволь меняет – очень существенным образом! – наши отношения с прошлым» (Newman, 2006, стр. 66).
В Далвич-центре мы работаем с проблемами психического здоровья родителей, опираясь на понятия и принципы нарративной терапии (White 1995, 2007); однако недавно я стал использовать для углубления и расширения этой работы понятие «проекты памяти», заимствуя его извне, из-за пределов сферы работы с трудностями психического здоровья. Понятие «проекты памяти» происходит из сферы «практики критического наследия» (Rassool, 2007, стр. 37).
Во многих уголках мира, в ситуациях, когда политические пертурбации ведут к намеренному искажению, «стиранию и переписыванию» истории, некоторые историки, писатели, социологи, социальные активисты и музейные работники создают так называемые «музеи совести». В этих музеях совести практика критического наследия используется для работы со сложными, «возмущенными» воспоминаниями для того, чтобы «помочь вспомнить и вернуть забытое, спрятанное, маргинализованное и замалчиваемое, и найти способы включить подчиненное прошлое в политику настоящего и будущих» (Soudien, 2008, стр.24).
Практика критического наследия в этих пространствах совести характеризуется тщательным исследованием воздействия власти на воспоминания, приверженностью защите множества голосов, заглушенных в историческом процессе, решительной настроенностью на то, чтобы рассказывание и драматическое отыгрывание историй способствовало социальной мобилизации (Sanger, 2007, стр. 7). Например, Музей Шестого района в Кейптауне, Южная Африка, — это памятник культурному разнообразию, стертому с лица земли, когда весь этот район раскатали бульдозерами во время апартеида. В то же самое время этот музей – пространство социального действия, заглаживания вреда, примирения и восстановления духа сообщества, растущего на расчищенном месте. «Проекты памяти» в этом музее принимают разнообразные формы – это настенные росписи-граффити, организация маршей, праздников; это книги, картины, выставки, песни и так далее. В этих «проектах памяти» сочетаются вспоминание, политика, поэзия, проведение кампаний, история, ремесло и искусство.
Хотя подобные «пространства совести» могут показаться очень удаленными от сферы восстановления психического здоровья, я считаю, что практика критического наследия имеет непосредственное отношение к нашей работе. Мы тоже занимаемся «проектами памяти», чтобы связать личный опыт, образы и резонансы с преодолением более широких социальных проблем. Мы тоже воздаем почет «контр-воспоминаниям» (Soudien, 2008, стр. 25). На самом деле, если присмотреться, в тех вопросах, которые мы задаем участникам проекта, содержатся несколько разных «проектов памяти». В сочетании эти проекты дают участникам возможность пересмотреть отношения с собственной историей.
В данной статье я рассмотрю только два из этих «проектов памяти»:
1. Проект памяти, в котором исследуется многообразие смыслов переживания тяжелых жизненных ситуаций.
2. Проект памяти, в котором мы стремимся выйти за пределы одностороннего описания взаимоотношений.
Многообразие смыслов переживания тяжелых жизненных ситуаций
Мы задаем вопросы, в частности, для того, чтобы извлечь на свет многообразие смыслов, связанных с переживанием тяжелых жизненных ситуаций. В этом можно выделить два аспекта. Во-первых, несколько вопросов ориентированы на умения и знания, которые помогали детям и подросткам жить с родителем, страдающим от психического заболевания.
Кто поддерживал – или что поддерживало – вас в самые трудные и тяжелые моменты? Может быть, были какие-то места, куда вы могли убежать? Какие-то люди, домашние любимцы или игрушки, к которым вы обращались за утешением? Может быть, у вас были особые занятия или ритуалы, которые вас поддерживали? Может быть, вы обретали утешение и безопасность за счет того, что смотрели, замечали, думали, присутствовали, действовали каким-то определенным образом?
Может быть, у вас сформировались определенные умения заботы о других членах семьи? Или умения, направленные на то, чтобы в тяжелых ситуациях облегчить боль или уменьшить ущерб? Если да, то как вы научились этому? Откуда пришли эти знания?
Что, как вам кажется, было важнее всего для вас в тот период, когда вы росли с родителем, страдавшим от психического заболевания? Продолжает ли это быть важным для вас? Почему?
Был ли у вас тогда в жизни какой-то человек (взрослый или ребенок, родственник, сосед, учитель и пр.), кто сделал для вас что-то очень хорошее? Что именно этот человек сделал и как? Как вы восприняли это, как отреагировали?
Во-вторых, еще несколько вопросов направлены на формулирование «особого понимания и извлеченных уроков», которые значимы для участников в их нынешней жизни и связаны с опытом жизни с родителем, страдающим от психического заболевания:
Как вам кажется, появилось ли у вас какое-то особое понимание, извлекли ли вы для себя какие-то уроки, начали ли вы что-то особенно ценить в жизни в результате того, что вам довелось жить с родителем, страдающим от психического заболевания? Может быть, это как-то отражается в вашей работе, в вашем взаимодействии с дорогими вам людьми?
Может быть, ваш прошлый опыт сейчас подталкивает вас к чему-то или поддерживает вас в чем-то?
Оба эти набора вопросов трансформируют «половинчатые» воспоминания в воспоминания «с обеих сторон» (White, 2006b, стр. 79). Другими словами, эти вопросы переплетают воспоминания о трудностях с воспоминаниями о том, что человек делал в ответ на трудности, с тем, какие ценности, принципы и умения человек вынес для себя из этого опыта.
Вот некоторые ответы на вопросы, которые мы получили в рамках этого проекта памяти.
Умения и действия в ответ на трудную ситуацию
Прежде чем я задумалась об этом вопросе, я не осознавала, что что-то специально делала, чтобы поддержать себя. Разве что читала. Но теперь, когда я подумала, что же меня поддерживало, у меня получился вот такой список:
Читать,быть на природе, слушать музыку, петь, рисование, творчество, кататься на роликах, кататься на велосипеде, плавать, танцевать, заниматься физическими упражнениями, смеяться с друзьями, доброта других людей, смотреть на луну и звезды, стоять под дождем, гладить животных и заботиться о них, доброта родителей, когда они не были жестокими, играть, воображать, замечать прекрасное, жаждать знания, искать ответы, выяснять, ухватывать и запечатлевать инсайты, моменты трансценденции, видеть и воспринимать мир по-новому, так, как никогда раньше, быть в одиночестве, уходить в себя, сидеть в тишине, где ничто не отвлекает, наблюдать, просто быть, не вынося суждения, спать, исследовать, приключения, примерять на себя разные роли – экспериментировать с идентичностью, осмысленные беседы с другими людьми, вдохновляться другими, быть независимой, принимать поддержку, заботиться о себе, видеть иронию, тихо смешить себя, прощать, быть любимой, делать что-то, за что можно гордиться собой.
Я не думаю, что это исчерпывающий список, мне кажется, что у каждого человека тысячи разных способов справляться с трудностями, маленьких и тайных, а также весьма экстравагантных. Когда я задумалась об этом вопросе, я осознала, что у меня всегда было очень много способов справляться, но теперь я могу пользоваться ими осознанно. Я поняла, что у меня есть способность и умение находить способы справляться с трудностями, и теперь эти способы могут быть более эффективными и осмысленными, чем раньше.
Особое понимание и то, что мы научились особенно ценить в жизни
- Пока я рос, я всегда старался понять сложность тех ситуаций, которые выпадали на долю нашей семьи: как возможна любовь в контексте жестокости, как возможна жестокость в контексте любви. Со временем мое понимание этого менялось, и я полагаю, что процесс еще не закончен. Как только обнаруживается какая-то новая информация, мне приходится пересматривать смысл того, что произошло, смысл взаимоотношений; возникают новые вопросы. И в личной жизни, и в профессиональной сфере мне очень важно признавать сложность и уважать ее.
- Мой опыт общения с родственниками и друзьями научил меня, в основном, тому, чтобы быть любознательной и не выносить суждения о жизни людей, их проблемах и используемых способах решать проблемы. В силу того, что моя жизнь не была идеальной, «правильной», я не считаю, что у других людей была идеальная «правильная» жизнь.
Вот что я ценю в жизни из-за того, что я пережила в детстве:
— В жизни все не так, как кажется.
— У детей масса разнообразных способностей и умений, позволяющих им пережить тяжелые времена.
— Когда сообщество стигматизирует людей и замалчивает проблемы, оно может тем самым убить человека. Но сообщество может и спасти жизнь.
— Тем, кто страдает от психических заболеваний, часто не дают возможности высказаться, заглушают их голос – как в семье, так и в сообществе. Их осуждают и наказывают, но им не помогают.
— Любовь и забота могут сосуществовать с жестокостью и болью.
Этот «проект памяти» не направлен на то, чтобы «стереть» или заменить чем-то воспоминания о трудностях. Его задача – дополнить воспоминания о трудностях воспоминаниями об умениях, ценностях, особых знаниях и действиях в ответ на трудности. Это также связано с формированием чувства «исторической преемственности «я»» (Chandler and Lalonde, 1998). Люди, пережившие в детстве тяжелые ситуации, смятение и хаос, когда непонятно было, чего ожидать от взрослых в следующий момент, говорят о том, как важно бывает мочь связать дорогую сердцу жизненную философию и значимые ценности с ранним детским опытом. Этот проект памяти высвечивает «следы памяти» (Rassool, 2007, стр.35), оставленные ценностями и уроками, которые человек извлек для себя из ситуации. Когда эти следы памяти выявлены, у людей формируется чувство «исторической преемственности «я»». Результатом этого, как мне кажется, становится способность «жить с собственной историей».
Еще один вопрос, который мы задаем участникам проекта, предлагает взглянуть на историческую преемственность «я» с другой точки зрения:
Если бы вы могли передать письмо или послание себе в прошлое, что было бы в этом письме? Почему важно, чтобы вы-в-прошлом получили именно это послание?
За пределы однобокого описания отношений
Второй проект памяти, реализующийся в вопросах, подразумевает признание и уважение к разным аспектам взаимоотношений. Вот эти вопросы:
Были ли случаи, когда ваш родственник, страдавший от психического заболевания, делал что-то хорошее для вас или для кого-то еще? Расскажите о каком-нибудь случае.
Были ли у этого человека особые надежды на будущее детей? Чему этот человек стремился научить детей? Если да, то реализовались ли в какой-то степени или форме эти надежды в вашей жизни? Значимы ли они для вас?
Были ли в вашем общении с родственником, страдавшим от психического заболевания, моменты, в которых было ясно, что для этого человека важно в жизни? Если да, то что вы делаете, чтобы сохранить воспоминания об этих моментах? Рассказывали ли вы о них кому-то еще?
Пытался ли этот человек каким-то образом проявить любовь и заботу, несмотря на трудности, вызванные психическим заболеванием? Произошло ли в результате этих попыток в вашей жизни что-то хорошее? Можете ли вы рассказать какую-нибудь историю об этом?
Если вы можете припомнить какие-то ситуации, когда ваш родственник стремился проявить любовь и заботу, несмотря на болезнь, каково вам сейчас думать об этом? Влияет ли вспоминание о любви и заботе на вашу память об этом человеке, о вашем детстве?
История Дэвида Ньюмана (Newman, 2006) иллюстрирует, как можно признать и почтить разные грани отношений.
Несколько месяцев тому назад я написал песню о наших отношениях с мамой, отцом и сестрой. Хотя все они уже мертвы, мои воспоминания и истории о них очень важны для меня.
Когда я писал эту песню, я хотел облечь в слова разные образы нашей семьи, картинки, всплывающие перед моим внутренним взором. Однако все события и ситуации наших отношений с мамой были преисполнены сложности и неоднозначности. Сам процесс написания этой песни оказался для меня «краткой версией» наших отношений с ней. Она покончила с собой двадцать четыре года тому назад, когда мне было одиннадцать.
Несколько недель я никак не мог сочинить слова для этой песни. Мысли мои вертелись по кругу, пока я не вспомнил одну ситуацию. Кажется, мне исполнялось восемь лет, и мама организовала праздник для меня и моих друзей. Это был праздник с сюрпризом. Она пригласила фокусника, и он показывал фокусы! Воспоминания об этом празднике удивительно яркие.
Я очень много думал о том, как трудно было писать эту песню, и о сложностях, связанных с воспоминаниями. Почему так сложно было вспомнить ситуации радости и близости, в которых фигурировала бы мама? И после того, как я специально отыскал такое воспоминание, как это влияет на мои отношения с ней — через двадцать четыре года после ее смерти?
Последний вопрос стал для меня исключительно важен. Когда я специально вспоминаю моменты радости и близости, это очень много дает моим отношениям с мамой. После того, как она умерла, возможность пересмотреть и трансформировать отношения с ней для меня драгоценна, но как же трудно это дается! Грустным моментам, эпизодам ужаса и смятения хорошо удается захватывать мои мысли. Они делают это настолько часто, что им удалось как бы набросить завесу на переживания радости и близости в наших отношениях, и воспоминания об этих переживаниях стали практически недоступными. Когда я взялся писать песню о сестре, маме и отце, это послужило катализатором. Я тогда очень настроился найти воспоминание о маме, которое не было бы неоднозначным, и в результате вспомнил про тот день рождения.
Воспоминание о том, что на том празднике был сюрприз, позволило мне лучше понять, какие усилия мама вложила в его организацию, несмотря на все сложности, с которыми она сталкивалась. Я представил себе ее борьбу, изо дня в день – ей приходилось жить с диагнозами «личностное расстройство» и «алкоголизм», она пережила два тяжелых развода и одна растила четверых детей. Я представил себе, что потребовалось от нее, чтобы организовать этот праздник и пригласить фокусника.
Когда я думал, чего все это от нее требовало, всплыло еще одно воспоминание. Через несколько лет после ее смерти я нашел маленькую книжечку – мама вела записи в качестве «менеджера» первой спортивной команды, в которой я играл. Мне было восемь, была зима, и ранним утром по воскресеньям мама должна была возить меня на разные стадионы в северных районах Сиднея, где мы играли в футбол. Я вспомнил, как прочел первую запись в этой книжечке. Написано было примерно вот что: «Наши ребятки так старались сегодня под дождем». Я представил себе, как мама стоит под дождем и смотрит, как мы играем, и меня очень тронуло теплое чувство в ее словах.
Когда я стал специально вспоминать такие эпизоды, похожие воспоминания стали всплывать как бы сами по себе. Истории о нежности, радости, близости и теплоте в наших отношениях, другие истории о моей матери стали гораздо более доступны мне. А те, которые я помнил и раньше, сейчас выглядят гораздо ярче и живее, они стали «более настоящими».
Когда эти другие истории о маме становятся более насыщенными и более доступными, мне проще продолжать взаимоотношения с мамой в моей нынешней жизни. Это позволяет мне рассказывать истории о маме другим людям, в частности, моим детям. Важно то, что эти рассказы невозможно впихнуть в историю о «вреде» и «болезни» — в историю о том, как «больна» была моя мама и сколько «вреда» она всем причинила.
Эта история о проекте памяти, в котором человек выходит за пределы однобокой истории о болезни и вреде в многомерное насыщенное описание взаимоотношений – всего лишь один из возможных вариантов пересмотра прошлого. Для некоторых участников проект памяти, направленный на создание «двойного описания» взаимоотношений, может показаться нереалистичным, неподъемным. Если описание любви и заботы со стороны родителя не сопровождается признанием боли и страдания в отношениях с ним, такое описание может быть слишком «романтическим» и даже рискованным. Задача этого проекта – не перейти от одного однобокого описания (негативной истории) к другому однобокому описанию (позитивной истории). Это не даст людям возможность жить с собственной историей. Задача этого проекта – выйти за пределы одностороннего, однобокого описания туда, где есть место для печали, ужаса, смятения, радости и близости. Именно это признание сложности опыта так мощно и трогательно описал Дэвид Ньюман.
Больше, чем одна история
Мы всегда обрамляем вопросы о прошлом, которые задаем участникам проекта, вопросами о настоящем:
Как вам сейчас кажется, как опыт жизни с родителем, страдавшим от психического заболевания, повлиял на вашу жизнь?
Есть ли в вашей жизни сейчас какие-то трудности, являющиеся следствием этого опыта? Какие проблемы вам сейчас больше всего хотелось бы решить? Как вам кажется, что вы могли бы сделать, чтобы преодолеть эти трудности? Или — как вы могли бы найти способы узнать, как можно их преодолеть?
Мы стремимся признать множественные сюжетные линии опыта – в частности, те, которые связаны с длящимися последствиями проблем.
Коллективное вспоминание
Несмотря на то, что эти проекты памяти чаще всего реализуются в индивидуальных терапевтических беседах, они также могут быть частью процесса «коллективного вспоминания». Проект, который я описываю здесь – пример «коллективного вспоминания» (Winter & Sivan, 2000). Он предлагает людям поучаствовать в чем-то большем, чем исследование и пересмотр их индивидуального опыта. Отвечая на вопросы, каждый участник знает, что другие делают то же самое, и что особенности опыта каждого обогатят общий ковер. Участники с самого начала знают, что их ответами мы будем делиться с другими в надежде, что это поможет кому-то еще. В этом реализуется этика коммунитарности (Denborough, 2008).
Воспоминания в контексте более широких социальных проблем
Так же, как и проекты памяти в Музеях Совести, проект, описанный в этой статье, направлен на решение более широких социальных проблем. Та проблема, которую мы хотим решить – это социокультурная практика патологизации жизней людей. Мы (Шерил Уайт, Шона Рассел и я) начали проект «Опыт детей, выросших с родителями, страдавшими от психических заболеваний» в качестве непосредственного отклика на патологизирующие описания таких семей.
Слишком часто дети и взрослые воспринимают проблемы, связанные с психическим здоровьем родителей, через призму патологии, а это, в свою очередь, влияет на то, как люди воспринимают взаимоотношения друг с другом. Как писал Майкл Уайт (White, 1995):
Успех этих дискурсов [патологизации] несомненен, и я считаю, что это достижение – один из мощнейших процессов маргинализации в современном мире (стр. 113).
Майкл также очень живо описал, почему, возможно, эти дискурсы стали столь всепроникающими:
Эти дискурсы способны давать нам комфорт и утешение в мире, где нечто подобное становится все труднее найти. Дискурсы позволяют определять проблемы, по поводу которых люди обращаются за помощью, как аберрации, отклонения от нормы. Тем самым дискурсы позволяют нам избегать признания того, что эти проблемы в очень существенной степени являются продуктом нашей культуры, наших способов жить и думать. Дискурсы патологии позволяют нам игнорировать, до какой степени те проблемы, которые приводят людей на терапию, являются результатом определенных практик взаимоотношений с другими людьми, практик отношения к себе, во многом основывающихся на современной идее «индивидуализма», до какой степени эти проблемы укоренены в социальных структурах нашего общества, в неравноправии, в дискриминации по признаку пола, возраста, расы, этнической принадлежности, социального класса, уровня дохода и пр.(White, 1995, стр.115).
Нарративная терапия и один из мощных ее приемов – экстернализация («проблема не в человеке, проблема в проблеме») – возникли как политический протест против патологизации жизней людей. Теперь, когда мы путешествуем вместе с другими по просторам памяти, очень важно, чтобы мы не упускали из вида эти вопросы о политике опыта.
Расти в семье, где у родителя психическое заболевание, очень сложно, а если при этом присутствует еще патологизация – то многократно сложнее. Мы надеемся, что этот проект и его ответвления (Pluznick & Kis-Sines, 2008, 2009) смогут создать пространство для воспоминаний и для действий, лежащих за пределами дискурса патологии. Мне кажется, правильно было бы закончить эту статью словами одного из участников проекта:
Когда я писал свою историю, зная, что она будет рассказана другим, переплетена с историями других, это помогло мне снять с самого себя бремя и ярлык «жертвы». Мои близкие все еще страдают иногда от последствий своих психических заболеваний, но я теперь гораздо спокойнее отношусь к проявлениям психотических состояний. И более того, я вижу, что когда я меньше тревожусь, это оказывает определенное влияние на состояние тех, кто рядом со мной, и у них бывает меньше обострений – они реже и не такие интенсивные. Мне очень важно вернуть проблему туда, где ей и место – в социальный и культурный контекст. Если посмотреть с критической точки зрения, можно увидеть, что психиатрические диагнозы чаще ставятся людям из маргинализованных социальных групп, и это только усугубляет стигматизацию. Во многих странах малоимущие люди подвергаются гораздо более «жесткому» психиатрическому лечению, у которого гораздо больше побочных эффектов. Эти люди чаще остальных страдают от нарушения прав человека в психиатрических клиниках. Если говорить изнутри опыта – очень меняет ситуацию знание о том, что ты можешь не драться с мамой, а бороться с системой, пролечившей твою маму так, что она от лечения на время стала более безумной, чем раньше. Устранение призмы патологизации, которое дает этот проект, оказалось целительным.
Благодарности
Я бы хотел поблагодарить Дэвида Эпстона, Дарью Кутузову, Шерил Уайт, Дэвида Ньюмана, Мэри Хит, Амарилл Перлеш, Шевон Мэдден, Рут Плазник и Наташу Киш-Синеш за важные комментарии к черновику этой статьи.
Литературу к статье можно посмотреть здесь: http://www.dulwichcentre.com.au/children-parents-mental-health-denborough.pdf
[…] […]
[…] […]