«Отсутствующее, но подразумеваемое»: карта, помогающая задавать терапевтические вопросы

Отсутствующее, но подразумеваемое: карта, помогающая задавать терапевтические вопросы

Мэгги Кэри, Сара Уолтер, Шона Рассел

Оригинал статьи находится здесь: http://www.narrativepractices.com.au/pdf/The_absent_but_implicit_-_A_map.pdf

Перевод Надежды Градовской под редакцией Дарьи Кутузовой. Публикуется с разрешения авторов

Невозможно говорить о чем-либо, не отталкиваясь от того, чем это не является. Каждое выражение переживаний имеет отношение к чему-то иному.

Майкл Уайт, ссылаясь на работы Дерриды

В течение многих лет Майкл Уайт представил слушателям и читателям множество прекрасных и вдохновляющих «пересмотров» нарративного подхода, который он разрабатывал вместе с Дэвидом Эпстоном (White & Epston, 1990, 1992). Описывая нарративную практику с новых точек зрения, он создавал новое видение и новое понимание.

Майкл постоянно читал литературу «не по специальности» и исследовал возможности, предлагаемые развернутыми в ней идеями. Это позволяло рассматривать терапевтическую практику под неожиданными углами и по-новому говорить о ней, поэтому существуют различные описания терапевтических бесед в нарративном подходе (Morgan, 2000; White, 1995, 1997, 2001). По мере того, как формулировались связи терапевтической практики с тем или иным корпусом идей, у практиков появлялись новые возможности в их  работе с людьми, семьями, группами и сообществами.

Многие коллеги в Австралии и за ее пределами вдохновляли и поддерживали длительный интерес Майкла Уайта к французской критической философии, социальной антропологии, феминистским исследованиям и другим смежным областям. На протяжении десятилетий Майкл делился опытом работы на семинарах, обсуждал свои идеи с коллегами, и эти дискуссии вносили важный вклад в развитие нарративной терапии.

В этой статье мы обсуждаем последние наработки в контексте всего лишь одного аспекта нарративного подхода: «отсутствующего, но подразумеваемого». Мы можем использовать это понятие как точку входа в исследование историй «я», альтернативных по отношению к проблемной истории, которую люди приносят в терапию. Обнаружение и развитие этих альтернативных рассказов о жизни — ключевой аспект нарративной практики.

ПРЕДПОЧИТАЕМЫЕ ИСТОРИИ

В 80-е годы Майкл Уайт предложил терапевтическую практику исследования альтернативных историй – «иных» версий жизни, отличных от проблемной истории (White, 1989). С начала 90-х Майкл начал подчеркивать значимость «интенциональности» и «вопросов об интенциональных состояниях», и альтернативные истории получили новую известность как предпочитаемые истории (White, 1991, 1995, 2001).

Этот сдвиг отражает то, что истории о себе и о жизни, которые ищутся и создаются в качестве альтернативы проблемным историям, — это не какие угодно истории, отличающиеся от проблемной, но истории, отражающие намерения людей в отношении их жизни. Эти предпочитаемые истории соответствуют тому, как люди хотели бы проживать свою жизнь, тому, что для людей ценно. Термин «предпочитаемая» передает ощущение, что мы специально ищем нечто, отличающееся от проблемы, и что у людей есть предпочтения в том, как они хотят проживать свою жизнь.

В начале 2000-х Майкл Уайт стал использовать в практике задавания вопросов о предпочитаемой истории метафору «скаффолдинга» — «строительных лесов» или «системы опор». Это новое понимание возникло под влиянием работ Льва Выготского, русского психолога и специалиста в области теории обучения, жившего в начале 20-го века (Vygotsky, 1986). Идеи Выготского были развиты Джеромом Брунером и стали доступны англоязычной аудитории посредством его публикаций (Bruner, 1978, 1990)

Концепция «скаффолдинга» дает возможность взглянуть на использование терапевтических вопросов в качестве опор или ступеней, позволяющих людям «узнавать и присваивать» то, что было им ранее неизвестно о самих себе, продвигаясь по доселе неизведанным территориям собственных предпочитаемых историй. Тщательно простроенная система опор-вопросов может поддержать людей в их движении от «известного и привычного» проблемного опыта к территориям их предпочитаемых историй, которые «пока еще неизвестны, но их возможно изучить и освоить».

Идеи Выготского о том, как мы можем исследовать и осваивать эти истории себя, также побудили Майкла Уайта задуматься, как формирование понятий поддерживает переживание способности влиять на собственную жизнь (White, 2007 p. 226). Максимально упрощая, можно сказать, что если у нас не было возможностей сформировать представления, «кто мы такие» и «о чем мы», в таком случае у нас нет ощущения способности управлять своей жизнью или влиять на нее, то есть направлять свою жизнь в сторону того, что для нас «работает» и совпадает с нашими жизненными ценностями.

В фокусе внимания нарративного подхода в первую очередь находится то, как люди понимают свой жизненный опыт и как возможно создать условия для укрепления их переживания способности влиять на собственную жизнь – в контексте действий в ответ на проблемные ситуации, с которыми они сталкиваются.

«ОТСУТСТВУЮЩЕЕ, НО ПОДРАЗУМЕВАЕМОЕ»: ОБЗОР ИДЕЙ

В конце 1990-х Майкл Уайт начал делиться некоторыми размышлениями, возникшими под влиянием чтения трудов Жака Дерриды (Derrida, 1978; Freedman & Combs, 2008; White, 2001). Среди этих размышлений были в том числе и ранние формулировки практики, обозначенной как «отсутствующее, но подразумеваемое» (White, 2000). Понятие «отсутствующего, но подразумеваемого» основывается на идеях Дерриды о том, как мы создаем смыслы, как мы «прочитываем» текст — и как заключения и смыслы, которые мы выносим из текста, зависят от проводимого нами различения между представленным в тексте (привилегированный смысл) и пропущенным в тексте (подчиненный смысл).

Майкл развил эти идеи, предположив, что для того, чтобы осмыслить определенные переживания, нам нужно отличить их от уже так или иначе осмысленных и классифицированных нами ранее. Другими словами, мы можем осмыслять события и явления, только противопоставляя их тому, чем они не являются; мы можем выделить в своем опыте «одиночество», только если уже понимаем, что такое «близость» и «общность»; можем выделить «отчание», только если уже имеем некое представление о надежде.
Эти различения зависят от того, что «отсутствует, но подразумевается», от «иного» опыта, с которым проводится сопоставление.

«Отсутствующее, но подразумеваемое» не содержится в оригинальном высказывании или выражении, но подразумевается в нем.
Применительно к терапевтической практике, подобное понимание открывает ряд возможностей для выявления и исследования предпочитаемых историй, альтернативных по отношению к проблемной истории.

Если обратиться к тем рассказам о жизни, которые люди чаще всего озвучивают, приходя на консультацию к психологу, мы увидим, что в них «отсутствующее, но подразумеваемое» — это фон, находящийся за пределами фокуса внимания. На этом фоне актуальное переживание выделяется и распознается как страдание. Этот фон оттеняет и помогает лучше понять происходящее на переднем плане.

Если мы примем предположение, что люди могут рассказывать о своей жизни, только сопоставляя свои переживания с тем, чем те не являются, тогда мы можем настроить слух, чтобы слышать не только, «что такое проблема», но и то, чем проблема не является – «отсутствующее, но подразумеваемое».

Путем практики деконструкции текстов Деррида развивал способы инверсии (переворачивания) «бинарной оппозиции», присутствующей в написанном, чтобы сделать видимыми маргинализованные значения, всегда содержащиеся в текстах. В терапевтических беседах мы можем делать то же самое, если будем помнить, что каждое выражение переживаний человека возможно только в сопоставлении с другими переживаниями, не выражаемыми открыто, но подразумеваемыми.

Когда мы слушаем проблемную историю, мы можем спросить себя: «Для того, чтобы проблемная история оказалась выражена именно так, каковы могут быть подразумеваемые в ней подчиненные смыслы? Как эти подчиненные смыслы связаны с предпочитаемыми историями, как мы можем вывести их на передний план?»

Данная практика слушания обозначается как «двойное слушание», или «слушание с обеих сторон». Подобное слушание может открыть много возможностей для задавания вопросов (White, 2003, p.30).

В контексте терапевтических бесед это означает, что если человек выражает эмоциональную боль в результате травматического опыта, то мы можем спросить: «Что эта боль может сказать нам о важных представлениях о жизни, которые подверглись поруганию или были уничтожены? Свидетельством чего – драгоценного и сокровенного – могут быть эти слезы? Какие важные представления о мире были оскорблены, унижены, порушены или растоптаны?» Когда мы задаем подобные вопросы о том, что лежит в основе переживаний клиента и придает смысл страданию, обсуждаемому в терапевтической беседе, — мы тем самым создаем возможные предпочитаемые, или подчиненные, истории.

С этого момента мы можем продолжать развивать насыщенное описание ценностей, надежд и планов, пострадавших в результате насилия или иного травмирующего опыта. (White, 2003, p. 39).

Например, если ответом на вышеперечисленные вопросы было: «Доверие. Он украл мою способность доверять», — мы можем затем попросить человека рассказать больше о важности доверия. Всегда ли доверие было для него чем-то значимым, ценным? ы можем расспросить, как доверие обрело ценность в жизни человека, как это трансформировалось с течением времени. Кто еще знает, каким образом ему (или ей) удается так высоко ценить доверие? Что именно дало этим людям понять, что для нашего собеседника доверие настолько важно?

Таким образом более полное и насыщенное описание «я» встраивается в сюжетные линии истории, и на первый план выводятся умения и знания, которые человек использует, чтобы справляться с различными жизненными ситуациями.
Откликаясь подобным образом на рассказы людей, переживших тяжелые травмирующие события, Майкл Уайт стал называть предпочитаемые истории «подчиненными» или «вторыми»; эти истории как бы находятся в тени, отбрасываемой травматическим опытом (White, 2005)

«ОТСУТСТВУЮЩЕЕ, НО ПОДРАЗУМЕВАЕМОЕ»: НОВЫЕ НАРАБОТКИ

С начала 2006-го по 2008 год Майкл снова сосредоточился на разработке и использовании понятия «отсутствующее, но подразумеваемое». Он не успел опубликовать идеи и практические наработки этого периода, однако щедро делился ими на семинарах и во время обсуждений с коллегами.

Он снова обратился к трудам Фуко, касающимся современной власти и ее роли в формировании человеческого «я». В данном случае ключевой идеей стало представление, что каждое проявление власти оказывается так или иначе встречено протестом и сопротивлением. Люди никогда не являются просто пассивными реципиентами того, что им «выпадает» в жизни; всегда есть точка противодействия (Foucault, 1980).

Майкл также привлек внимание своих слушателей к тому, что сам акт выражения жизненных страданий – это пример действия в ответ на проблему, в отличие от пассивного подчинения сложившейся ситуации.

То есть, мы не только можем предложить людям считать, что выражение проблемы подразумевает наличие определенных предпочитаемых территорий жизни и идентичности; мы можем также придерживаться понимания, что люди уже совершают некоторые действия в соответствии с предпочитаемой историей – посредством самого акта рассказывания о проблеме.

Опираясь на идеи другого французского философа, Жиля Делеза, Майкл предположил, что если «различие» — это основа опыта, мы можем настроиться на то, что, помимо проблемной истории, в беседе всегда присутствуют другие, отличающиеся от нее. Все, что не принадлежит к проблемной истории, становится возможным местом возникновения новых смыслов, которые могут укреплять способность человека влиять на собственную жизнь.

Когда мы сами читали Делеза, нам было интересно, как он проводит различение между «житейскими (обыденными) понятиями», ведущими к уменьшению различий, и «философскими понятиями», которые преумножают различия и позволяют возникнуть новым возможностям. Эта идея подкрепила наше понимание практики «отсутствующего, но подразумеваемого» и ее практических приложений — бережного выстраивания системы опор в терапевтических беседах, где мы исследуем сферу возможного (Colebrook, 2002a, 2002b, 2006).

КАРТА ПОСТРОЕНИЯ ОПОР ПРИ ИССЛЕДОВАНИИ «ОТСУТСТВУЮЩЕГО, НО ПОДРАЗУМЕВАЕМОГО»

Майкл Уайт начал исследовать способы формулирования вопросов-опор, ориентированных на выявление «отсутствующего, но подразумеваемого», и разработал новую «карту» нарративной практики. Метафора карты отражает представление о терапевтических беседах как о тропинках, ведущих на доселе неизведанные территории; Майкл применял ее к различным аспектам нарративной практики (White, 2007 pp. 3–7).

Ниже мы приводим карту, состоящую их восьми элементов. Эта карта задает возможные направления, которые можно исследовать, распрашивая о «отсутствующем, но подразумеваемом» в высказываниях людей. Мы включили в описание пример из практики, основанный на терапевтических беседах, проведенных одним из авторов данной статьи (Мэгги Кэри).

1. Выражение

Первый элемент этой карты — выражение того, что является проблематичным и затруднительным в жизни людей: беспокойство, плач, жалобы, досада, разочарование, страдание, замешательство, смятение и т.д. На этом этапе терапевт задает вопросы, чтобы получить максимально подробное описание проблемы, и начинает выяснять, как именно проблема влияет на разные области жизни человека. Терапевт предлагает человеку поделиться тем, как он(а) сам(а) понимает происходящее, и добавить любые подробности, которые помогут терапевту увидеть, с чем именно в жизненном опыте человека связано это понимание.

Мишель 21 год. Ее направили на консультацию к психологу сотрудники программы помощи молодым матерям из местного оздоровительного центра. Мишель не очень хотелось рассказывать о своей ситуации постороннему человеку, однако она решила придти на консультацию – вместе с Энн, одной из сотрудниц программы помощи молодым матерям.

В детстве Мишель подвергалась жестокому обращению со стороны матери, и в итоге была помещена в приемную семью фермеров. К сожалению, члены этой семьи тоже плохо обращались с Мишель, и она стала крайне замкнутой, отвечая окружающему миру практически полным молчанием. Также у Мишель сформировалось множество привычек, которые осложняли ее жизнь дома и в школе: она мочилась в постель и расцарапывала себе руки, иногда – до крови.

Члены приемной семьи постоянно стыдили Мишель за эти привычки (в надежде, что это поможет ей избавиться от них), а в качестве противоядия против ее замкнутости подолгу орали на нее. Мишель встречала все эти «педагогические приемы» молчанием. Сотрудники школы как будто опустили руки и не обращали на Мишель никакого внимания, в частности, не вмешиваясь, когда она стала мишенью травли со стороны сверстников . Единственным островком утешения для Мишель было общение с животными на ферме, а также с несколькими наемными работниками. Через несколько лет, когда Мишель было 9 или 10, семья решила, что «это все не работает», и девочка была помещена в новую семью в городе.

Учительница начальных классов местной школы по-другому отреагировала на ее привычки и через некоторое время сумела вовлечь Мишель в занятия в классе. С этого момента дела медленно пошли в гору. Мишель пошла на работу в местный супермаркет, где познакомилась с Дэйвом и вскоре вышла за него замуж. Ко времени встречи с консультантом дочь Дэйва и Мишель, Кимберли, только начала ходить в детский сад.

Мэгги стала беседовать с Энн, и в этом разговоре прояснилось, что беспокоило Мишель в настоящее время. По мере того, как Кимберли росла и развивалась, Мишель все чаще и сильнее чувствовала, что она как мать «замерла», «заморозилась», и с этим был связан страх, что она может «испортить жизнь» своей дочери. Этот страх усугублял чувство беспомощности, невозможности изменить прошлое, и ощущение того, что внутри Мишель что-то было сломано, и что это практически неминуемо приведет к тому, что она испортит жизнь Кимберли. Сталкиваясь с требованиями к себе как к матери четырехлетнего ребенка, Мишель постоянно испытывала замешательство, не знала, что ей делать. Она также чувствовала «парализующий страх» (так она сама обозначила это переживание). Интернализованное представление о себе как о «сломанной», «пропащей», делало Мишель пассивной; она всегда чувствовала, что не она что-то делает со своей жизнью, а жизнь что-то делает с ней.

Когда терапевт слышит в начале беседы подобные выражения проблемы, понятие «отсутствующего, но подразумеваемого» позволяет воспринимать эти выражения не только как «бедные описания» жизни, но и как указания на различение, подразумевание чего-то, что находится за пределами проблемной истории. Это помогает обнаружить точки входа в другие истории идентичности, в которых люди способны что-то делать с беспокоящими их проблемами. Таким образом, у людей появляется возможность укрепить способность влиять на ход и направление своей жизни.

Отталкиваясь от описания проблемы, данного на этом этапе, терапевт может предложить Мишель подумать, каким образом она, возможно, действовала в ответ на то, что происходило в ее жизни (а не принимала пассивно то, что выпадало на ее долю). Чтобы создать условия для подобных размышлений, мы сначала должны установить, с чем именно Мишель сталкивается в контексте своей жизни, чтобы она могла увидеть, против чего, она, возможно, протестует и чему противостоит.

2. С чем связана жалоба или иное выражение страдания?

Второй шаг формулирования вопросов-опор для продвижения в сторону истории о способности влиять на собственную жизнь — собрать подробное описание того, к чему относится жалоба, беспокойство или страдание. Очень важно провести некоторое время, исследуя контекст, в котором возникла проблема, чтобы можно было дать экстернализованное описание того, в связи с чем человек испытывает страдание. Такое описание создает некоторую дистанцию между человеком и проблемой, чтобы человек мог «увидеть» идеи или представления, которые поддерживают проблему, их размещение в общественном, политическом или «отношенческом» контексте жизни, а также то, как эти идеи или представления мешают людям жить (Freedman & Combs, 1996; Russell & Carey, 2004; White, 2007).

На данном этапе мы обращаем особое внимание на силы, которые, возможно, «оттесняют на обочину жизни», маргинализуют представления человека о том, кто он есть и кем он хотел бы быть. Эти силы – несправедливое обращение других людей с нами, их требования и ожидания, суждения и осуждение. Мы можем задержаться на этой теме подольше («потоптаться на месте»), исследуя последствия этого опыта, чтобы яснее понять, на что именно реагируют люди.

— В чем эти ожидания пытаются убедить вас – касательно вашей ценности как человека?
— Что именно они делают, чтобы убедить вас в этом?
— Какие тактики они используют, чтобы вы согласились с тем, как они вас оценивают?

В разговоре с Мишель терапевт спросила, на что именно та откликалась, рассказывая о «парализующем страхе», и Мишель сказала, что в ее жизни присутствует «Тиранический голос осуждения». Этот голос выносил суждение о том, чего Мишель стоит как мать и имеет ли она право любить свою дочь. Этот голос вынес вердикт, что Мишель никогда не сможет быть хорошей матерью, и убедил ее, что она неминуемо причинит своей дочери такой же вред, который был нанесен ей самой. Мишель очень не нравилось, что Тиранический голос осуждения сделал с ее самоощущением как матери. Она чувствовала, что этот голос украл у нее радость быть матерью Кимберли, и что это жестоко и несправедливо.

По мере того, как становятся видимыми более широкие контексты переживаемой проблемы, люди получают поддержку в исследовании действий, которые они предпринимают в ответ на происходящее.

3. Обозначение (именование) действия в ответ на проблему

Понятие «отсутствующего, но подразумеваемого» помогает нам воспринимать выражения страдания как действия в ответ на проблему. Люди не просто пассивно пере-сказывают то, что проблематично; само выражение проблемы может рассматриваться как действие, направленное на ее преодоление. Если бы выражение переживания не было формой протеста, сопротивления или сомнения в правомерности происходящего, то происходящее не обозначалось бы в качестве проблемы. Человек бы просто подчинился, принял бы текущее положение вещей и не привлекал бы к этим обстоятельствам нашего внимания.

На третьем этапе продвижения по этой «карте» формулируются вопросы-опоры, помогающие выявить, какого рода действия были предприняты в ответ на проблему. Что именно делают люди в ответ на то, что в их жизни происходит сложного, тяжелого и неприятного? Чтобы побудить людей дать название предпринимаемым действиям, можно задать, например, вот такие вопросы:

— Когда вы рассказываете о проблеме, жалуетесь на происходящее, с чем именно вы при этом не готовы согласиться, что не готовы принять как данность в своей жизни?
— Что именно в вашей жизни вы не готовы оставить, как есть?
— Похоже, что вы не принимаете эту ситуацию. Если вы не принимаете ее, что вы делаете, чтобы ее изменить?
— Я так понимаю, вы не согласны с этими ожиданиями, которые к вам предъявляют. А как вы опротестовываете их, подвергаете их сомнению?
— Что вы делаете, когда возникает такое непонимание?
— Как вы относитесь к подобному умалению ваших заслуг? Вы это принимаете? Или ставите под вопрос? Что это говорит о том, как вы действуете в ответ на умаление ваших заслуг?

Задавая такие вопросы, можно услышать много вариантов ответов. Человек может:

— крепко держаться чего-то важного для себя

— говорить за себя

— вновь признавать значимость того, что ценно

— придерживаться собственных убеждений

— ставить происходящее под вопрос

— бросать вызов тому, что было сделано с ним или с другими людьми

— отказываться принимать то, чему его (или ее)  подвергли.

Описание, которое Мишель дала тому, что именно заставляло ее страдать, было обозначено в рамках экстернализации как «Тиранический голос осуждения». С этого момента стало возможно формулировать вопросы-опоры так, чтобы само выражение страдания, невзирая на «Парализующие страхи», стало рассматриваться как поступок, направленный на преодоление проблемы.

Терапевт спросила у Мишель, как бы та назвала тот вид поступков, примером которого было выражение страдания в связи с влиянием Голоса осуждения. Также она предложила Мишель поразмыслить, как она действовала в ответ на Парализующие Страхи: «Когда ты даешь другим людям знать о Страхах, ты тем самым слушаешься того, что тебе велит Голос осуждения, или выбираешь какой-то другой путь? Если ты не принимаешь происходящее, как данность, то что ты с этим делаешь? Какие действия ты предпринимаешь в отношении Тиранического голоса осуждения?»

Мишель решила, что, должно быть, как бы протестует против влияния Голоса, так как, если бы она не защищала себя, она не обратилась бы в программу помощи молодым матерям. Мишель вспомнила, что в тот день, когда впервые обратилась к Энн, дошла до точки и сказала себе: «С меня хватит». Когда терапевт спросила, какого рода был этот протест, Мишель ответила, что это было «тихое, но твердое «нет»».

Далее по ходу беседы, обсуждая вышесказанное, Мишель отметила, что этот момент был «как луч света»: ей вдруг стало на секунду видно, каким образом Голос Осуждения и Страхи загнали ее в тень; но теперь она видит, что выходит из тени обратно на свет.

4. Умения и знания, выражаемые в действиях

Как только выражение страдания обозначено как поступок, мы можем способствовать подробному описанию особых знаний и умений, которые были необходимы, чтобы этот поступок совершить.

— Как вам удалось это сделать?
— Как в этом поступке воплощается то, что вы знаете о жизни?
(а) Вы помните, когда у вас возникло ясное понимание этого? (б) Когда это случилось? Что вам в тот момент позволило осознать это так ясно?
— Какие жизненные умения вы здесь применяете?

Обнаружив свой протест против Голоса осуждения и дав ему название, Мишель совершила несколько осторожных шагов по направлению к иной территории своей жизни. Новая история о себе может быть теперь более насыщенно описана с помощью серии вопросов, позволяющих найти для этого видения себя опору в жизненной практике, в действиях.
Теперь мы можем задавать вопросы об умениях и «ноу-хау», которые были использованы в протестных действиях.

«Как тебе это удалось? Как получилось, что ты смогла подвергнуть сомнению или отвергнуть тиранию Голоса Осуждения и назвать Страхи? На что ты опиралась, когда сказала «тихое, но твердое «нет»»?»

Когда мы задаем эти вопросы, мы как бы вскрываем «механику» того, что именно делает человек в ответ на ситуацию в своей жизни; все подобные действия требуют особых жизненных умений. Чтобы осуществить протест подобным образом, Мишель должна была опираться на определенную личную историю, прежний опыт протеста или знания о возможностях протеста.

Отвечая на вопросы, перечисленные выше, Мишель начала рассказывать об умении «замечать, когда происходит несправедливость», даже если замечала она это только «про себя», молча, никак это не выражая. Она знала, что всегда была убеждена в том, что к людям нужно относиться, не нарушая их достоинства, с заботой и уважением. Она также знала, что заметит, когда кто-либо будет поступать по-другому. Беседа помогла Мишель выявить, какие именно умения позволяли ей замечать несправедливость, а также шаги, которые она предпринимала, когда несправедливость имела место.

Мишель и Энн поговорили также о шагах, которые предприняла Мишель, чтобы обратиться в программу помощи молодым матерям, и мы подробно рассмотрели эти шаги как еще один набор умений и «ноу-хау» Мишель в ответ на трудную ситуацию.

5. Намерения и цели

Когда мы создаем подробное описание умений и «ноу-хау», у нас появляется возможность задать вопросы о том, ради чего и зачем человек совершил свой поступок.

— Какой результат вы надеялись получить, предпринимая эти действия?
-Что это говорит о ваших планах на жизнь?
-Когда ты думаешь о том, что нельзя просто оставить все случившееся как есть, как ты себе представляешь, как оно должно быть на самом деле?

Любой поступок – выражение смысла. Терапевт предложила Мишель поразмыслить, какие намерения, возможно, придают форму умениям и особым знаниям, задействованным в протесте против Голоса Осуждения. «Что этот протест говорит о том, чего ты на самом деле хочешь в своей жизни? Когда ты не принимаешь сторону Тиранического Голоса Осуждения и Парализующих Страхов, ради чего ты это делаешь?»

С этого момента разговор переключился на то, какие у Мишель есть надежды по поводу отношений с дочерью.

Ей было совершенно ясно, что она не хочет позволить Голосу Осуждения и Страхам помешать ей исполнить свое желание обеспечить Кимберли другую жизнь, не похожую на ту, что была у нее самой. В разговоре было обнаружено множество примеров того, как Мишель воплощала свои надежды и намерения на деле, и эти примеры теперь могли быть связаны друг с другом, складываясь в зарождающуюся историю о Мишель как о хорошей матери.

6. Скрытая ценность: «отсутствующее, но подразумеваемое»

Рассмотрев и обсудив намерения, цели и надежды людей, мы можем теперь выяснить, какие именно ценности и смыслы отражаются в этих намерениях (White, 2007, p. 103). Именно на этом этапе работы с картой мы говорим собственно об «отсутствовавшем, но подразумевавшемся» в исходном выражении страдания. При этом мы рассматриваем страдание как отлучение от чего-либо значимого или как причинение вреда чему-либо значимому. И теперь это значимое, важное и ценное становится видимым и обретает название.

— Что это говорит о том, что для вас важно?
— Что вы цените?
— Что это говорит о том, в чем для вас суть, предельный смысл вашей жизни? Или о том, от каких ваших намерений вы ни за что не готовы отказаться?

Когда терапевт расспросила Мишель, что ей было ценнее всего в плане будущего Кимберли и их с ней отношений, это дало Мишель возможность поразмыслить о том, что для нее наиболее ценно как для матери. «Вы стремитесь к тому, чтобы жизнь Кимберли сложилась иначе, не так, как ваша. Что это говорит о том, что вы цените в жизни? Что для вас важно? Что вы отстаиваете в жизни? В чем для вас ее смысл?»

Мишель рассказала, насколько важно для нее, что Кимберли доступны уважение и забота, которых Мишель сама не получала, когда была ребенком; насколько важно, что Кимберли любима своей матерью. «Важно, чтобы у всех было чувство достоинства и собственной ценности. Я должна сделать так, чтобы Голос и Страхи не мешали мне показать ей это. Иногда это может означать, что я должна сказать ей «нет», но это не для того, чтобы причинить ей вред. Таким образом я забочусь о ней, я хочу, чтобы она знала , что такое уважение».

Важно иметь в виду, что эта ориентация на ценности не имеет отношения к морали или нормативным культурным предписаниям. Скорее, это исследование того, что имеет смысл и ценность для этого конкретного человека или сообщества. Какие представления о жизни значимы для них? Таким образом создается пространство для локально-культурных (а не универсально-нормативных – прим. ред.пер.) признаний того, что именно этот человек или сообщество ценит; в этом пространстве мы можем вывести на передний план историю возникновения и становления этой значимости и ценности. При этом также подчеркивается способность человека или сообщества влиять на собственную жизнь, воплощенная в актах придания значимости чему-то или сохранения надежды или желания каких-либо изменений в жизни.

7. Социальная и «отношенческая» история «отсутствующего, но подразумеваемого»

Майкл Уайт подчеркивал, что при развитии насыщенных описаний историй, прежде бывших подчиненными, происходит «воскрешение непрерывности в местах имевшихся «разрывов» в ощущении себя». После того, как мы установили, что именно ценно для человека или сообщества, мы можем поддерживать это «воскрешение непрерывности» ощущения «себя», выводя на передний план социальную и «отношенческую» историю этой ценности. Мы можем делать это посредством бесед, в которых прослеживается история поступков, знаний, умений и ценностей.
Мы можем начать беседу, например, с вот таких вопросов:

— А раньше эти смыслы как-то проявлялись в вашей жизни? Где именно?
— Можете ли вы рассказать, как вы научились этим умениям, как узнали об этих ценностях?
— Делали ли вы что-либо подобное ранее?
— Это было недавно или много лет назад?
— Помните ли вы, что для вас тогда было важно?

Когда терапевт спросила у Мишель, протестовала ли та когда-нибудь в детстве, Мишель почти сразу перечислила несколько эпизодов, связанных с ее откликом на то, как с ней обращались в приемной семье. Ее молчание в ответ на нотации и крик становится еще одним эпизодом в истории про «тихое, но твердое «нет»» неуважительным и бессердечным действиям приемной семьи.

Чтобы еще больше укрепить предпочитаемые истории, мы задаем в ходе терапевтических бесед вопросы, помогающие установить связи человека с другими людьми или значимыми фигурами, реальными или выдуманными, из прошлого или настоящего, — людьми и фигурами, которые разделяют, воплощают или поддерживают представления человека о том, что важно в жизни.

Когда мы задаем вопросы, объединяющие множество людей вокруг «отсутствующего, но подразумеваемого», это помогает человеку продолжать действовать в соответствии со своими ценностями. В нарративной практике есть много приемов, направленных на укрепление подобных связей, например, восстановление участия (re-membering) (Hedtke & Winslade, 2004; Russell & Carey, 2004; White, 2007), но начать можно с вот таких вопросов:

— Кто в вашем прошлом мог бы знать об этом и одобрить то, что вы отстаивали своими поступками тогда?

— Можете ли вы вспомнить кого-нибудь, кто разделяет ваши взгляды на то, что важно в этой ситуации?

— Знает ли кто-то еще о том, что вы отстаиваете? Что для них значит позиция, которую вы занимаете?

— Можете ли вы рассказать об этих людях побольше?

— Меняется ли что-то для вас, когда вы думаете об этих людях?

Мишель смогла привести несколько примеров значимых в ее жизни людей, с которыми она чувствовала связь и совпадение ценностей уважения и заботы. Эрик, рабочий на ферме, который ухаживал за телятами, не удивился бы, услышав рассказ Мишель о том, что для нее важны уважение и забота, — он видел, как она заботилась о животных на ферме. Еще в связи с этим Мишель вспомнила о своей первой учительнице, миссис Андерсон, которая предложила Мишель воспринимать себя по-другому, так, как Мишель больше нравилось.

8. Установление связей между поступками, проектирование будущего

Последний элемент данной карты выстраивания опор для исследования «отсутствующего, но подразумеваемого» — это соединение отдельных поступков и переживаний человека в историю, разворачивающуюся во времени. При этом появляется «момент движения» — история начинает набирать обороты, — и у человека укрепляется ощущение способности влиять на собственную жизнь.

— Как акты протеста, которые вы осуществляли в детстве, связаны с теми, что вы предприняли недавно?
— Каким образом эта история «тихого, но твердого «нет»» создает основание для поступков в настоящем?

Когда мы связываем поступки между собой, чтобы получилась история, мы тем самым выводим на передний план тематическую преемственность; при этом становится ясно видимой история «я», которая «отсутствует, но подразумевается» в изначальной жалобе или выражении страдания. «Схлопывание» времени также обеспечивает основание для простраивания сюжета истории в будущее – человек теперь осознает, что уже сталкивался с чем-то подобным раньше, и знает, что делать.

Терапевт предложила Мишель поразмыслить о том, что она могла бы делать дальше, основываясь на появившемся новом предпочитаемом понимании себя. «Если бы ты могла быть в контакте с этим пониманием: как ты ценишь уважение и заботу, как веришь, что для всех важно иметь чувство достоинства и уважения, — что бы изменилось? Какими могли бы быть следующие шаги, которые ты могла бы предпринять в соответствии с тем, что для тебя ценно? Когда ты ясно понимаешь, что тебе важно, чтобы Кимберли чувствовала любовь, которая живет в твоем сердце, — как ты можешь поступить с Голосом Осуждения и Парализующими Страхами?»

Мишель стала размышлять о том, каким образом восстановление контакта с историей о протесте против несправедливости в своей жизни дало ей систему отсчета для оценки ее собственного «настоящего» достижения. Это усилило ее намерение теперь, уже будучи взрослой, продолжать протестовать против несправедливости, и дать Кимберли возможность вырасти, зная, что всегда правильно противостоять несправедливости. Более того, прослеживая недавние примеры протеста, Мишель поняла, что эти акты протеста уже не были безмолвными; они были озвучены и засвидетельствованы другими людьми. Мишель предсказала, что это поможет ей в будущем противостоять попыткам Голоса Осуждения оказать негативное влияние на то, какой матерью она будет для Кимберли. Она также предсказала, что у нее будет больше возможностей воспринимать любовь дочери, и что она сама станет более способна распознавать и укреплять то, каким образом она дает дочери любовь, заботу и уважение, столь необходимые любому ребенку.

Эта последняя категория расспрашивания важна для поддержания ощущения способности влиять на собственную жизнь, которое будет доступно человеку и в дальнейшем.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Особый вклад, который Майкл Уайт внес в терапевтическое расспрашивание, — это признание двойственности рассказов о жизни в контексте выражения страдания. Когда мы принимаем во внимание «отсутствующее, но подразумеваемое», это дает возможность найти надежду даже там, где в рассказах людей о своей жизни – практически всепоглощающее отчаяние. Когда мы помним, что никто не является полностью пассивным перед лицом обстоятельств, что люди всегда как-то действуют в ответ на происходящее, совершают поступки, — это задает систему отсчета, в которой всегда возможно обнаружить пути к историям о способности влиять на собственную жизнь, чтобы люди могли определять ее ход и направление. Подобное представление о терапевтической работе открывает бесконечное количество возможностей для появления историй, отличающихся от проблемной.

Майкл Уайт всегда ставил акцент на то, что истории, не вписывающиеся в узкие рамки суждений проблемы, существуют всегда. И это – характерная особенность нарративных терапевтических бесед.

Карта простраивания опор при исследовании «отсутствующего, но подразумеваемого» — следующий шаг в формулировании вопросов, помогающих людям достичь предпочитаемых территорий и чувствовать себя при этом способными влиять на собственную жизнь.

Когда мы писали эту статью, это дало нам возможность не только задуматься над вкладом Майкла в терапевтическую практику, но также и представить себе возможное дальнейшее развитие идей и практик в духе нарративного подхода.  Мы надеемся и дальше исследовать, развивать и преумножать эти идеи, а также делиться ими с заинтересованными коллегами и практикующими специалистами. Нам также интересно узнать, что придумывают и реализуют коллеги, занимающиеся терапией и исследованиями.

Мы надеемся, что эта статья поспособствует размышлениям о том, что такое нарративный подход, обсуждениям связанных с этим вопросов и постоянному обмену опытом различных направлений развития нарративной практики. Размышления, обсуждения и обмен опытом дают нам ощущение, что подход живет и развивается. Тем самым мы приносим дань уважения всему тому – вдохновляющему и мотивирующему, — что Майкл Уайт сделал для терапевтической практики.

ЛИТЕРАТУРА

Bruner, J. (1978). The role of dialogue in language acquisition. In A. Sinclair, R., J. Jarvelle, and W. J. M. Levelt (eds.) The Child’s Concept of Language. New York: Springer-Verlag.
Bruner, J. (1990) Acts of Meaning. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.
Colebrook, C. (2002a) Understanding Deleuze. (Crows Nest, Australia: Allen &Unwin.
Colebrook, C. (2002b) Gilles Deleuze. London: Routledge.
Colebrook, C. (2006) A Guide for the Perplexed. London, New York: Continuum.
Derrida, J. (1978) Writing and Difference. Chicago: University of Chicago Press.
Foucault, M (1980) Power-knowledge; selected interviews and other wirtings. NewYork: Pantheon.
Freedman, J., & Combs, G. (1996). Narrative therapy: The social construction of preferred realities. New York: W. W. Norton.
Freedman, J. & Combs, G. (2008) Narrative Couple Therapy. In A. S. Gurman (ed,) Clinical Handbook of Couple Therapy New York: Guilford Press
Hedtke, L. & Winslade, J (2004). Re-membering lives: Conversations with the dying and the bereaved. Amityville: Baywood Publishers
May, T. (2004) Gilles Deleuze: An Introduction, Massachusetts: Cambridge University Press.
Monk G, Winslade J, Crocket K, Epston D. (1997) Narrative therapy in practice: the archaeology of hope. San Francisco: Jossey-Bass.
Morgan, A. (2000) What is Narrative Therapy? An easy to read introduction. Adelaide, South Australia: Dulwich Centre Publications.
Russell, S. and Carey, M. (2004) Narrative Therapy: Responding to your questions. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
White, M. (1989). Selected Papers. Adelaide: Dulwich Centre Publications.
White, M. and Epston, D. (1990) Narrative means to therapeutic ends. New York: W.W. Norton.
White, M. (1991) Deconstruction and Therapy. In Therapeutic Conversations. S. Gilligan (ed.) New York: W.W. Norton.
14
White, M. and Epston, D. (1992) Experience, contradiction, narrative, and imagination: Selected papers of David Epston and Michael White, 1989-1991. Adelaide, South Australia: Dulwich Centre Publications.
White, M. (1995) Re-Authoring Lives: Interviews & Essays. Adelaide, South Australia: Dulwich Centre Publications.
White, M. (1997) Narratives of Therapist’s Lives. Adelaide, South Australia; Dulwich Centre Publications.
White, M. (2000) Re-engaging with history: The absent but implicit. In Reflections on Narrative Practice. Adelaide, South Australia: Dulwich Centre Publications.
White, M. (2001) Folk psychology and narrative practice. Dulwich Centre Journal. 2001, No. 2.
White, M. (2003) Narrative practice and community assignments. International Journal of Narrative Therapy and Community Work. No. 2.
White, M. (2004) Working with people who are suffering the consequences of multiple trauma: A narrative perspective. International Journal of Narrative Therapy and Community Work. No. 1.
White, M. (2005) Children, trauma and subordinate storyline development International Journal of Narrative Therapy and Community Work. Nos. 3&4.
White, M. (2007) Maps of narrative practice. New York: W.W. Norton & Co,
Vygotsky, L. (1986). Thought and Language. Cambridge, MA: MIT press.