Феминизм, терапия и нарративные идеи

После долгого перерыва мы выкладываем в библиотеку небольшую серию публикаций. Это главы из книги Шоны Рассел и Мэгги Кэри «Нарративная практика в вопросах и ответах». Шона и Мэгги любезно предоставили нам разрешение на перевод и некоммерческое распространение этого текста. Перевод выполнен Дарьей Кутузовой, редактирование — Александрой Павловской. Мы благодарим Лену Ремневу за помощь в подготовке текста.

 

Глава шестая

Феминизм, терапия и нарративные идеи: исследуем некоторые не столь часто задаваемые вопросы

Этот материал был изначально опубликован в виде статьи во втором номере Международного журнала нарративной терапии и работы с сообществами за 2003 год.

В этой статье мы бы хотели рассмотреть некоторые не столь часто задаваемые вопросы о феминизме, терапии и нарративных идеях. Поэтому мы спросили у нескольких терапевтов, работающих в нарративном подходе, что для них значит феминизм, как он влияет на их работу и с какие феминистские идеи сейчас их интересуют. В результате у нас получилась очень энергичная и захватывающая дискуссия.

Многие из тех, к кому мы обращались, сказали, что им хотелось посвящать больше времени размыщлениям об этих вопросах. Некоторые ответили, что им жаль, что им нечасто доводится вести подобные беседы.

Соответственно, мы бы хотели пригласить всех читателей принять участие в длительном проекте, посвященном данным вопросам. В дальнейших изданиях Международного журнала нарративной терапии и работы с сообществами мы будем публиковать регулярную колонку о феминизме, терапии и нарративных идеях. В конце этой статьи мы перечислили несколько тем, мнения о которых мы бы хотели услышать от практиков. Мы надеемся, что нижеследующие вопросы и ответы вдохновят вас на дальнейшие раздумья. Будет здорово, если вы пришлете нам ваши мысли и идеи.

Но вначале начнем с вопросов, и первый вопрос, пожалуй, будет самым сложным…

Что такое феминизм?

1. Что такое феминизм?

Когда мы собирали воедино этот материал, нам стало ясно, что слово «феминизм» для разных людей означает разные вещи. И так, конечно же, было всегда. В приложении к этой главе мы постарались перечислить некоторые направления феминизма, популярные в последние десятилетия. Они включают в себя «либеральный» феминизм, «радикальный» феминизм, «социалистический» феминизм, феминизм «темнокожих/коренных народов», постструктуралистский феминизм, французские феминизмы, и появившийся совсем недавно квир-феминизм.

Однако мы бы хотели начать эту часть статьи с цитат из ответов, полученных нами от различных респондентов о том, что для них значит феминизм.

• Феминизм — это для меня главный фильтр, сквозь который я смотрю на дисбаланс власти в мире. Для некоторых женщин этот фильтр, сквозь который они видят мир, их главная форма анализа отношений власти — через культуру или расу. У других женщин таким фильтром может послужить сексуальность, сексуальные различия. Для меня, на самом деле, первое, на что я обращаю внимание — это гендер. Феминизм — это та призма, сквозь которую я пытаюсь понять другие отношения власти и мою ответственность по отношению к ним.

• Как афроамериканка я могу сказать, что феминизм существует в моей жизни как результат влияния жизни моей матери и других черных женщин рабочего класса, которые никогда бы не посмели называть себя феминистками. Это направление феминизма связано со способностью говорить правду о тех ограничениях, которые патриархат накладывает на нашу жизнь. Этот феминизм — про то, что разные формы притеснения, такие, как расизм, сексизм и классовая дискриминация, связаны друг с другом, и о необходимости разбираться со всеми этими проблемами, если мы хотим полностью реализовать свой потенциал. Среди тех феминистских ценностей, которые произросли из опыта моей матери, больше всего я уважаю то, что они основываются на любви и заботе о черных женщинах и на готовности свидетельствовать жизням друг друга и сохранять святость наших историй. Один из величайших даров, который мне передала мама — то, что она научила меня любить женщин, и, соответственно, любить себя. Она также научила меня бороться за справедливость, объяснила мне, что любимое мною достойно того, чтобы за него сражаться. Поэтому феминизм для меня значит еще и деятельную любовь к женщинам и добровольно взятые на себя обязательства по устранению всех барьеров, которые ограничивают наш социальный, политический, экономический, сексуальный и духовный потенциал.
• Мои родители в течение всего моего детства относились ко мне с большим уважением и вступались за меня, если другие взрослые вели себя по отношению ко мне неуважительно. Они не позволяли другим взрослым отчитывать меня. Еще до моего рождения они очень заботились обо мне. Они много думали о моем рождении, и я появилась на свет в окружении необыкновенной любви.У них была масса разных идей о том, как растить детей, и эти идеи, по-моему, были замечательные. Мне кажется, что эти идеи возникли у моих родителей под влиянием феминистских изменений, которые происходили в мире в середине 70-х годов. Когда я была молодой девушкой, мне и моим подругам часто говорили – особенно преподаватели — что мы этот наш феминизм перерастем, что это всего лишь фаза, которую мы проживаем. Мы сталкиваемся с посланием доминирующей культуры, что быть феминистками – это значит «быть равными мужчинам», иметь те же самые альтернативы и возможность выбора, вместо того, чтобы менять саму ткань нашей культуры. Поэтому неудивительно, что молодым женщинам бывает трудно заявить о своей феминистской идентичности. Я начинаю осознавать, что расти и знать при этом о феминизме – это привилегия, и она приносит с собой ответственность в отношении людей, у которых могло не быть такой привилегии. Теперь, когда я закончила учиться, я стараюсь лучше понять, что значит быть человеком среднего класса, привилегированным, белой австралийкой – какова моя ответственность как молодой феминистки, чтобы разобраться с проблемами расового, классового, гетеросексуального доминирования.
• Впервые я задумалась о феминизме, когда мне было семь лет. Я должна была мыть посуду, и в окошко на кухне я могла видеть, как мои братья играли в крикет: у них не было никаких домашних обязанностей. Я поняла, что тут что-то не так. Моя мама была председателем родительского комитета в школе, где учились мои братья, а в моей школьной жизни она практически никак не участвовала. Этот опыт заставил меня начать задумываться о том, что же происходит, и я не прекратила задавать себе подобные вопросы. Вот что для меня такое феминизм – это решимость задавать вопросы.
• Я научилась по-настоящему ценить феминизм, когда дожила до зрелого возраста. В юности на мой опыт больше всего влияла борьба моей матери с клинической депрессией. Ее опыт и, соответственно, опыт всей нашей семьи заставил меня искать альтернативные практики, психиатрические и психологические, которые не вешают на людей ярлыки и не унижают их. Когда я работала как терапевт, феминизм определил специфику моей работы, мое понимание того, что я делаю и того, как устроен мир. Он помогает мне осмыслить то, что я слышу и вижу. Это определенная система отсчета, которую, как я надеюсь, я смогу передать своим детям (как мальчикам, так и девочкам) как нечто, что стало для меня необыкновенно ценным.
• Моя вовлеченность в феминизм выросла из моих «разборок» с проблемами сексуальности и сексуальной ориентации. Когда я стала частью сообщества лесбиянок, я поняла, что многие из дайков, с которыми я была знакома, были феминистками, и их взгляд на мир, которым они делились в разговорах и политических акциях, оказался мне весьма осмысленным. Когда я приложила феминистский анализ к своему опыту взросления как женщины в семье иммигрантов в сельской местности в Австралии, — я как будто включила свет и открыла множество путей для понимания. Это помогло мне создать язык для выражения моих переживаний, о которых я ранее не расскахывала. Многих переживаний, но отнюдь не всех, потому что непросто было привести всё в соответствие. Были сложности, связанные с проблемами расы, культуры и социально-экономического класса, а также сексуальности. Изначально «феминистка», так же как и «лесбиянка», не было той идентичностью, которую мне хотелось прямо вот так вот, обеими руками, взять и присвоить. Я обнаружила, что сглаживание различий внутри феминистских кругов, направленное на создание некого единого сестричества, временами, оказывалось для меня невозможным. Феминистское мышление с тех пор развивалось в самых разных направлениях. Сложности и противоречия не просто принимаются, их ждут. С момента моей первой встречи с феминизмом в конце 70-х годов я провела очень долго работала в организациях, призванных улучшить жизнь женщин. Феминистские идеи продолжают быть центральными для моего понимания мира и «феминистка» — это одна из идентичностей, которую я теперь принимаю с гордостью.

2. Как феминизм повлиял на нашу жизнь?Когда мы смотрим назад, нам становится очевидно, насколько изменилась жизнь женщин в нашей стране за последние 35 лет, особенно белых женщин среднего класса. Более того, становится также очевидным, что многие из этих изменений произошли под воздействием феминизма, феминистского мышления и коллективного действия, вдохновленного этими идеями.

Эти изменения в жизни женщин также привели к трансформациям в сфере социальной работы и терапии. Мы хотели бы расскаказать читателям о том, как много всего поменялось за эти 35 лет.

Феминизм способствовал огромному количеству изменений для работающих женщин. Тридцать пять лет тому назад мужчины и женщины получали разные зарплаты. За одну и ту же работу мужчины получали больше денег, чем женщины. В сферах, где работало больше женщин (таких, например, как социальная работа), мужчины сразу после окончания ВУЗа получали руководящие должности, на которых они проводили супервизию и управление сотрудницами-женщинами. Более того, женщины, выходя замуж, должны были уходить с работы. Раньше не существовало эквивалента отпуска по уходу за ребенком (тем более – для мужчин) ; государственных организаций, предоставляющих услуги ухода за детьми, не существовало. Более того, образование девочек и женщин не считалось ценным, поэтому вариантов трудоустройства было крайне мало. Но многое поменялось за последние 35 лет. Большинство молодых австралиек теперь могут ожидать, в соответствии со своими правами, равный доступ к образованию и равные условия трудоустройства по сравнению со своими братьями. Эти существенные изменения произошли благодаря феминистскому движению.

Тридцать пять лет назад для описания изнасилования, домашнего насилия или насилия над детьми использовался иной язык, не похожий на нынешний. Не существовало убежищ для женщин, стремящихся убежать от насилия в близких отношениях. Не было кризисных центров для помощи пострадавшим от изнасилования. Не было служб, откликающихся на проблемы насилия над детьми. Феминизм вынес на свет проблему насилия над женщинами. Феминистское движение создало кризисные центры для женщин и потребовало изменений в законодательстве. Были приняты законы, согласно которым изнасилование в семье, которое ранее было легальным, стало считаться преступлением. Были отменены так называемые «супружеские права», то есть, права мужчин проявлять сексуальное отношение или совершать сексуальные действия с женщинами, с которыми они состояли в официальном браке, даже если брак фактически уже распался. Появились законы против преследования женщин, прошли кампании за приоритет в отношении безопасности женщин в законодательстве. Более того, была создана и внедрена система социального страхования и поддержки, благодаря которым женщины получили возможность уходить из отношений, где присутствовало насилие.

Наиболее поразительны изменения, касающиеся внимания общественности к проблемам насилия над детьми. Раньше об этом практически не говорили или описывали это как «инцест». Благодаря феминизму мы стали по-новому осознавать распространенность и последствия насилия над детьми. Такие книги, как книга Бифф Уард «Изнасилование дочери отцом» (Ward, 1984), также способствовали новому пониманию этой проблемы как проблемы взаимоотношений власти и жестокого обращения. Это в свою очередь привело к новым формам реакции на насилие в виде изменения в социальных сервисах и законодательстве. Были созданы программы защиты детей-свидетелей. Со временем работа женщин-феминисток, направленная на решение проблемы сексуального насилия над детьми, сделала возможным признание сексуального насилия над мужчинами и мальчиками и обеспечение поддержки также и этим людям.

Одновременно с этим феминизм научил нас, женщин, по-новому относиться к собственному телу. Раньше наши тела и переживания описывались и анализировались только мужчинами в рамках той или иной профессиональной сферы, но это изменилось. Ключевые публикации, такие как «Наши тела, наши я» (впервые опубликована в 1970 году, см. The Boston Women’s Health Book Collective, 1998) обнаружили новые способы для женщин заботиться о собственном теле и гордиться им. Примерно в то же время женские службы здоровья стали предлагать помощь и услуги с совершенно иной точки зрения, ставящей в центр женщину. Эти изменения также включили переоценку сексуальности и сексуальных практик. Такие публикации, как «Миф о вагинальном оргазме» (Koedt, 1970), пересмотрели конструирование гетеросексуальных отношений, и создали пространство для развития женского сексуального воображения. Работы активистов лесбийского и гей-движения за освобождение также оспорили принимаемые как само собой разумеещиеся практики гетеросексуального доминирования и создали новые возможности в жизни женщин.

Сферы деторождения и абортов также претерпели большие изменения. Поскольку в сфере гинекологии и акушества традиционно доминировали доктора-мужчины, феминизм настаивал на изменениях в системе поддержки женщин во время и после родов. Распространились практики родов на дому, родильные клиники, все больше стало частных акушерок. Таковы были основные последствия признания женского опыта и знания о родах и беременности. В результате феминисткой борьбы также произошла легализация абортов и были развиты надежные и безопасные формы контрацепции, что привело к таким изменениям в жизни женщин, которые раньше трудно было себе представить.

Родительство теперь стало вопросом личного выбора, в то время как для всех предыдущих поколений родительство было долгом. Многое поменялась как в домашнем быту, так в жизни на улице или работе. Раньше женщинам было трудно гордиться тем, что они женщины, теперь эта гордость является центральным моментом идентичности многих из них. Раньше женщин типично считали полностью ответственными за все проблемы или сложности в семейной жизни, теперь же обвинение женщины — не единственно возможный способ обсуждения семейных проблем.

 

Феминизм: его значение в моей жизни

Зоя Кэйзен

Для меня феминизм символизирует историю борьбы против сексизма в моей семье, в школе, в личных отношениях, в моем сообществе и в обществе в целом. Первые 24 года моей жизни у меня не было феминистской системы отсчета, в которой я могла бы разместить мои переживания угнетения. Тем не менее, у меня в каком-то смысле было феминистское сознание или хотя бы зачатки оного: осознание притеснений и неравноправия той системы, в которой у мужчин есть власть, а у женщин –нет. Вспоминая, как и против чего я протестовала до 25 лет, я понимаю, что была изолирована, не имела поддержки, и меня часто считали злой или сумасшедшей потому, что я не принимала сложившееся положение вещей.

Поворотным моментом в этой истории был эпизод, когда я познакомилась с группой -феминисток, у которых были маленькие дети, и мы организовали кооператив для организации игры с детьми и ухода за ними. Пока наши дети играли друг с другом, мы читали и обсуждали работы авторов феминистского направления 1960-х. У меня было такое чувство, будто я вернулась домой. Мои идеи получали подкрепление и подтверждение, и я прочитала в напечатанном виде все те аргументы, которые пыталась сформулировать и предъявить всю свою жизнь. Когда у меня появилась эта система отсчета и поддержка друзей, то возникла и уверенность, необходимая, чтобы бросить вызов гендерным стереотипам в моем браке и, в конце концов, уйти из него. Я нашла поддержку в текстах феминистких авторов и в обсуждениях с друзьями. У меня появились инструменты для политического анализа, которые с тех пор стали источником освобождения и политической осознанности.

Очень сильное влияние на меня оказала книга Филлис Чеслер «Женщины и безумие», (Chesler, 1972). Недавно я перечитала эту книгу и обнаружила, что ее интонация очень полемическая и жесткая, но я понимаю, почему когда я читала эту книгу впервые, она оказалась для меня откровением. Когда у меня родился сын, мне было 22 года, и у меня была тяжелая послеродовая депрессия. Я знала, что одной из причин этой депрессии было то, что я жила как гетеросексуальная женщина в традиционном браке. Я провела 8 недель в психиатрической больнице, меня лечили шоковой терапией и медикаментами, однако мне стало совершенно ясно, что, пока я не откажусь от идеи развестись, меня будут рассматривать как психически неуравновешенную, плохую мать для моего сына. Чтобы меня выписали из больницы, я была вынуждена сказать им, что останусь в браке. После этого 3 года я существовала в депрессии, как в тумане, и не могла сформулировать, что я вообще чувствую. Книга Чеслер подарила мне систему отсчета, давшую голос моему опыту, и я помню, что я никак не могла оторваться от нее, я заглатывала ее страницы, как шоколадки, и хотела отпраздновать свое новое появление, новое рождение, новую жизнь, когда все разные кусочки моего существования наконец обрели свое место.

3. Как феминизм повлиял на мир терапии?Феминизм принес изменения не только в жизни женщин и семей, но также повлиял на работу терапевтов. Так как эти изменения практически повсеместны, бывает трудно припомнить, как выглядел мир терапии до появления феминизма.

Пожалуй, самое большое изменение заключается в том, что теперь вопросы гендера считаются значимыми для терапевтической работы. Там, где ранее терапия рассматривалась как нечто гендерно-нейтральное, теперь признается, что гендерные взаимоотношения придают форму не только переживаниям отдельных людей и семей, но также влияют и на терапевтические беседы (Hare-Mustin, 1978). До распространения феминистских взглядов, в учебниках и курсах преподавания психологического консультирования в качестве основного рассматривался опыт мужчин; он позиционировался как норма, с которой необходимо сравнивать жизнь. Гендерная природа этих допущений не рассматривалась, не подвергалась сомнению, и считалась естественной и универсальной.

Ранние феминистские семейные терапевты начали анализировать вопросы гендера в терапевтической сфере.. Это были Рэйчел Хэйр-Мастин (Hare-Mustin, 1978, 1987, Hare-Mustin & Marecek, 1990), Марианна Уолтерс, Бетти Картер, Пегги Папп и Ольга Сильверштейн в женском проекте в Нью-Йорке (Walters, Carter, Papp & Silverstein, 1988) и Моника Макголдрик, Кэрол Андерсон и Фрома Уолш (McGoldrick, Anderson& Walsh, 1989). В Австралии, примером такого подхода послужила важная пленарная лекция Керри Джеймс «Разбить гендерные цепи» (см. James, 2001, James & McIntyre, 1983). Этот феминистский взгляд открыл новые пути понимания жизни людей и семейных отношений, и, таким образом, создал новые возможности обсуждать те проблемы, которые люди приносят на терапию.

Фраза «личное и есть политическое» воплощает один из важных теоретических вкладов феминизма. Эта фраза подразумевает добровольно взятые на себя обязательства понимать личный опыт людей как складывающийся под влиянием более широких отношений власти. Таким образом, опыт женщины — не совсем ее личный опыт, но связан с опытом других женщин и объединяет их в более широком политическом измерении. Эта связь личного опыта с более широкой политикой послужила ключевым аспектом и других движений за социальные изменения, например, движения за гражданские права, за власть черных, за освобождение от угнетения геев и лесбиянок, но именно в рамках феминизма это направление было впервые сформулировано таким образом.

Мы попытались представить здесь, каким образом феминистская идея о связи с личного и политического изменила терапевтическую практику. Нижеследующие практические примеры связаны с влиянием, которое феминизм оказал на работу терапевтов:

 

• Внимательно относиться к случаям обращений женщин за помощью в следствие депрессии, исследовать более широкий контекст этого опыта, как в связи с бедностью и социально-экономическими проблемами, так и в терминах ее взаимоотношений, сексистских или гетеросексистских допущений и взаимодействий (как указано выше, работа Филлис Чеслер оказала сильное влияние на выявление политического измерения гендерной природы психического здоровья, психических заболеваний).
• Гарантировать, что ответственность за насилие и жестокое обращение не приписывается пострадавшим; вместо этого отдавать ее человеку, совершившему насилие, а также приписывать ответственность более широким отношениям власти, которые делают это насилие и жестокое обращение более распространенным.
• Решительно действовать для предоставления женщинам и детям равных возможностей высказывания на терапевтических сессиях и озвучивать свой собственный опыт переживания проблемы и свое отношение к проблеме.
• Обязательно докладывать в полицию о случаях насилия над детьми.
• Предлагать женщинам выбор, обратиться ли к психологу-женщине или к психологу-мужчине. В случае же, когда это невозможно, осознавать и открыто сообщать, каким образом проблемы гендера могут повлиять на контекст консультативной работы.
• Работая с детьми в терапии и в связи с проблемами поведения, бегством из дома или из школы, страхами, фобиями, — всегда проверять, присутствовало ли насилие или жестокое обращение, в школе или дома.
• Гарантировать, что конфиденциальность женщин будет сохраняться при общении с терапевтом, что то, что они говорят, не будет пересказано их партнеру.
• Открыто говорить о статистике домашнего насилия и насилия над детьми в более широкой культуре, и всегда давать людям, обратившимся за помощью, возможность рассказать об этом.
• Всегда быть бдительным по отношению к влиянию дискурсов «обвинения матери» и «обвинения женщин» — и находить способы назвать эти дискурсы и деконструировать их влияние.
• Осознавать историю использования транквилизаторов в женском опыте, и поэтому очень внимательно относиться к назначению медикаментов.
• Профессионалам – взять на себя обязательство представлять свой личный опыт в презентациях и письменных публикациях.
• Решительно действовать, чтобы предавать огласке, подвергать внимательному анализу и предотвращать сексуальное насилие профессионалов над клиентами.
• Сегодня, когда женщины обращаются за помощью в связи с сексуальными трудностями, мы лучше осознаем, каким образом сексуальное беспокойство женщин патологизировалось и индивидуализировалось, то есть, женщины, у которых бывали сексуальные проблемы, именовались фригидными или сексуально дисфункциональными. Теперь предпринимаются попытки деконструировать и контекстуализировать подобное описание, и идет поиск альтернативных объяснений. Вопросы гендера и проблемы ответственности в связи с сексуальными практиками рассматриваются гораздо чаще.
• Теперь существует целый мир феминистской литературы, которую терапевты могут читать сами, а также рекомендовать своим клиентам.

Помимо этих глубоких изменений в сфере терапии, феминистское понимание также очень серьезно повлияло на более широкие сферы, например, на социальную работу (Hartman & Laird, 1983, Hartman, 1984). Влияние феминистского мышления и действия очень широко.

4. Что важного и полезного феминизм внес в нарративную терапию?Рассматривая вклад феминизма в нарративную терапию, важно назвать два разных аспекта. Первый заключается в том, что нарративная терапия развивалась в тот период, когда феминизм оказывал влияние на мир терапии в целом, и нарративный подход с самого своего зарождения открыто поддерживал феминистское направление (см. Примечание). Второй аспект — работа феминистских нарративных практиков.

Во-первых, необходимо признать ключевую роль феминистских идей, подвергающих сомнению определенные допущения в рамках семейной терапии, в развитии нарративной терапии в Австралии и Новой Зеландии.

В более широком контексте нарративной терапии феминистские идеи сыграли ключевую роль, указывая, каким образом базовые положения различных теорий упускали из вида вопросы гендера и взаимоотношений власти. Например, традиционные структуры семьи в рамках структурной семейной терапии были подвергнуты сомнению в вопросах воздействия данных структур на жизнь женщин и детей. Стратегическую практику также подвергли сомнению в связи с гендерными последствиями, и некоторые аспекты системной практики тоже подверглись критике. Феминистские семейные терапевты указывали, что если игнорировать дифференциал власти внутри семейной системы, терапия может, сама того не желая, поддерживать гендерный status quo (Walters, Carter, Papp & Silverstein, 1988). Авторы феминистского направления заговорили о том, каким образом допущения, касающиеся женских и мужских ролей, стереотипов идентичности, доминирования мужчин и подчинения женщин, невольно воспроизводились в терапевтических контекстах (Hare-Mustin, 1987). Это было особенно значимо в контексте работы с мужским насилием над женщинами. Феминистские терапевты стали говорить о смысле таких вопросов, как: «какой смысл насилие имеет в этой системе, какую функцию оно в ней выполняет?» Они показали, как подобные вопросы ненамеренно скрывают отношения власти, имеющие место в случаях насилия. В то же самое время некоторые феминистские терапевты начали писать об ответственности семейной терапии, о том, что она должна учитывать и на лесбийский опыт (Roth, 1985). Постепенно феминистское мышление начало влиять на многие сферы терапии, и различные школы семейной терапии стали гораздо больше принимать во внимание тот гендерный контекст, в котором имеют место сложности семьи, а также идеи и убеждения, помогающие этим проблемам существовать. Феминистские терапевты настояли на том, что опыт женщин должен определяться и описываться самими женщинами, а не теми, кто их оружает, например, мужчинами. Идея о том, чтобы женщины сами определяли свои проблемы и свою жизнь, привела к более широкой критике профессиональных практик, в которых опыт женщин определялся и описывался экспертами (как правило – мужчинами).

В то время, когда феминистки подвергали сомнению эти терапевтические практики, параллельно с этим подвергалось сомнению представление о семье как таковой. Говоря точнее, феминистки указывали на то, что нуклеарные семьи были, и в действительности продолжают быть, опасными для многих женщин и детей. Терапевтические практики, которые поддерживают структуру нуклеарной семьи, не рассматривая ее пагубные эффекты, подверглись существенной критике (James & McIntyre, 1983). Все большее внимание стало уделяться «семьям по выбору», а не только «семьям по биологическому происхождению» и «семьям, существующим в результате брачных отношений».

Именно в таком историческом контексте развивалась нарративная терапия. В то время много сил и интереса уделялось опыту женщин в терапии. Часто говорят, что феминистские идеи того времени существенно повлияли на развитие терапии (см. White, 2001).

Влияние феминистских идей на нарративную практику не только не осталось в прошлом, отнюдь, в разных уголках мира существует множество практикующих терапевтов феминистского толка, которые интересуются нарративными идеями и применяют их в работе. Все они, в свою очередь, вносят вклад в дальнейшее развитие этих способов работы. Нам не удастся в этой главе провести тщательный анализ феминисткого вклада в нарративную терапию – не хватит места. Однако даже если мы просто бросим взгляд на литературу по нарративной терапии, станет совершенно ясно, что терапевты феминистского направления уже внесли и продолжают вносить различный вклад в развитие нарративных практик. Ниже мы просто приведем в виде списка тот разброс сфер, в которых феминистские терапевты достигли особенно больших результатов. Мы приглашаем читателей обратиться к указанной литературе за более подробной информацией.

• Нарративная практика с женщинами, пережившими изнасилование (McPhie & Chaffey, 1998)
• Насилие над женщинами (Lester, 2001; WOWSafe, 2001)
• Нарративная практика с пережившими сексуальное насилие (Kamsler, 1990; Freer, 1997; SilentTooLong, 2000; Linnell & Cora, 2003; Bird, 2000; Mann & Russell, 2002; Verco, 2002);
• Вызов гомофобии внутри терапевтического мира (Hewson, 1993; Comment, 1995)
• Проблемы пищевого поведения (Kraner & Ingram, 1998; Grieves, 1997)
• Саморазрушающее поведение (Nosworthy & Lane, 1998)
• Что женщины переживают, когда слышат голоса (PowertoOurJourneys, 1999)
• Рассказы от первого лица о выживании: женщины делятся своими знаниями и навыками (Nichols, 1999; Kathy, 1999)
• Рассказы от первого лица терапевтов, связывающих личное и политическое (White & Hales, 1997; Anderson, 1995)
• Гендерные вопросы при работе с парами (Freedman & Combs, 2002)
• Вопросы, связанные с культурой и гендером (Tamasese, 2001)
• Этические проблемы, связанные с феминизмом (McGrath, 1999; Speedy, 2001)
• Вопросы сексуальности и сексуальной идентичности (Gibian, 1999)
• Работа с сообществами, основывающаяся на феминистских идеях (Sliep, 1996; Carey, 1998; Bracho, 2000)
• Нарративы болезни (Weingarten, 2001)
• Сексуальное насилие со стороны профессионалов над клиентами (Epston, 1993)
• Материнство (Howard, 2001;Weingarten, 1997)

Феминистское мышление также повлияло на работу множества мужчин в нашей сфере, и это открыто признается, особенно в отношении работы с ситуациями насилия, в частности, насилия над детьми (Jenkins, 1990; Law, 1994; White, 1995; O’Leary, 1999)

Вклад феминистских нарративных практиков простирается гораздо дальше. Мы также хотим признать здесь вклад женщин и феминистского мышления в публичные встречи, обсуждения, дискуссии, терапевтические беседы, супервизии, конференции и публикации.

5. Как вписывается феминизм в различные практики нарративной терапии?В то время как феминизм требует от нас переосмысления нашей терапевтичсеской практики (далее в этой статье мы рассмотрим множество сфер, где это в настоящее время происходит), — существуют разные аспекты нарративного подхода, которые, как нам кажется, очень созвучны феминистским принципам. Это те аспекты нарративной терапии, которые нас, феминисток, интересуют больше всего, и мы особенно привержены этим принципам и способам работы. Здесь мы постарались назвать некоторые из этих тем и пояснить, почему мы считаем, что у них есть что-то общее с феминистскими принципами, столь цценными для нас. Мы не считаем, что нарративная терапия является единственной терапией, в которой реализуются феминистские принципы, скорее, нам интересно прояснить, каким образом наша работа складывается под воздействием этих ценностей.

• Экстернализация проблем: человек не есть проблема

Один из ключевых вкладов нарративной терапии состоит в решительном желании не размещать проблемы внутри людей, но вместо этого экстернализовать их и понимать, что способы конструирования и переживания проблем связаны с культурно-историческим контекстом (см. Carey & Russell, 2002; Epston & White, 1990). Экстернализующие беседы подразумевают выявление проблем (отдельных от людей), размещение проблемы в истории, в сюжетной линии, разворачивающейся из прошлого через настоящее в будущее, а также прослеживание последствий проблемы в жизни и отношениях человека. Как только проблема экстернализуется, становится возможным выявить уникальные эпизоды (то есть, те ситуации и способы, когда человек сопротивлялся влиянию проблем). Эти уникальные эпизоды могут быть постепенно вплетены в альтернативные сюжетные линии. Мы считаем, что можно заниматься экстернализацией так, чтобы она была созвучна феминистским принципам. Чтобы это объяснить, мы процитируем пример из практики, приведенный Джасси Верко:

Когда человек обращается ко мне за консультацией, мне интересно узнать, каким образом те проблемы, которые он (или она) переживает, связаны со его общим жизненным контекстом. Многие люди приходят в мой кабинет уже с диагнозом или ярлыком, который на них навесил какой-то другой профессионал или их друзья, родственники, или же они сами. Некоторые из диагнозов или ярлыков, при помощи которых женщины описывают себя: послеродовая депрессия, анорексия, булимия, агорафобия, невроз, депрессия, перемежающееся взрывное расстройство, и т.д. и т.п. по списку.

Вместо того, чтобы следовать подобному интернализованному описанию того, с чем им приходится сталкиваться, мне интересно выявить экстернализованное определение проблемы, которое бы было в гармонии с собственным опытом женщины. Может оказаться, что фрустрация командует ее жизнью, что страх захватил ее жизнь, или что скорбь так часто приходит к ней, что лишает последних сил. После того, как мы выявили, в чем, по мнению женщины, состоит проблема, мне интересно услышать о том, как эта проблема возникла, как она вписывается в более широкий контекст жизни этой женщины. Мне интересно услышать о значимых отношениях женщины, как они влияют на проблему или подвергаются влиянию с ее стороны. Особенно мне интересно, каким образом более широкий контекст жизни способствовал тому, что эту женщину удалось убедить следовать проблемно-насыщенному описанию себя.

К примеру, я некоторое время работала с женщиной по имени Энн, которая на протяжении жизни страдала от нервной анорексии. Анорексия имела тотальное влияние на то, как Энн воспринимала саму себя и «неизбежности» своей жизни. Анорексия заставляла Энн считать себя плохой, верить, что у нее нет права на жизнь и что она сделает миру большое одолжение, если умрет. Энн не раз бывала пациенткой психиатрических больниц и уверовала, что она — психически неуравновешенный человек. Когда я с ней встретилась, то мне стало интересно, какую роль Анорексия играла в жизни Энн, учитывая то, сколько власти она имела над жизнью этой женщины. Мы очень много разговаривали о власти и о том, как она использовалась против Энн. Энн рассказала, что с самого раннего возраста у нее было очень мало возможностей почувствовать, что она в жизни хоть что-то значит и на что-то может влиять, и она не могла жить свою жизнь так, как ей хотелось бы. В детстве она подверглась сексуальному насилию, а во взрослой жизни страдала от физического и психологического насилия со стороны мужа. Когда она ушла из этих насильственных отношений, в ее жизни появилась Анорексия и теперь она стала диктовать Энн, как ей жить: «это как будто у меня в голове воюющие армии». Энн сказала, что для ей безумно страшно даже представить, что она может делать то, что ей хочется в жизни.

Когда Энн взглянула на Анорексию как на нечто отдельное от нее, она смогла увидеть, каким образом та смогла захватить власть в ее жизни. Мы вместе с Энн исследовали разнообразные события, которые происходили в ее жизни, такие, как жестокое обращение и насилие, постоянное вмешательство психиатрической системы, сделавшие Энн настолько уязвимой по отношению к воздействию Анорексии. Это также была возможность деконструировать отношения власти, существовавшие в контексте насилия и жестокого обращения. Энн смогла увидеть, что принятые ею на верю не помогающие убеждения, касающиеся ее самой, фактически, принадлежали тому контексту, где они были созданы. Эти неполезные убеждения не составляли полностью то, кем Энн является.

Экстернализующая позиция и исследование истории контекста возникновения проблемы (Анорексии) в жизни Энн позволили нам назвать и признать более широкие отношения власти и эпизоды несправедливости. Мы также смогли исследовать, каким образом опыт Энн как женщины сложился под влиянием злоупотреблений властью. Со временем, когда Анорексия была экстернализована, Энн смогла начать отслеживать те моменты, когда ей удавалось возвращать себе свою жизнь, вырывая ее из-под власти Анорексии. Энн обратила внимание на те способы, которые она применяла, чтобы заботиться о своем здоровье и благополучии, и на то, каким образом она поддерживала взаимоотношения с друзьями и родственниками. По мере того, как эти альтернативные истории ее жизни оказывались все более признанными, Энн предприняла дальнейшие шаги к восстановлению собственной жизни, в частности, она вернула себе право смеяться. Энн говорит, что это было самое главное, что ей было важно вернуть в свою жизнь, потому что это демонстрирует, что она больше не на грани бездны, и что Анорексия больше не обладает таким же контролем над ней, как когда-то раньше. В этом процессе история Энн о ее идентичности также изменилась, отделившись от представлений о том, что она сумасшедшая, и продвинувшись в сторону историй о выживании. «Я не сумасшедшая, мне просто приходилось выживать в условиях, пытавшихся свести меня с ума».

Нарративная практика экстернализации проблем, размещения экстернализованных проблем в более широком контексте истории и культуры, а также исследование жизни человека, поиск уникальных эпизодов, с которыми могут быть связаны предпочитаемые сюжетные линии, соответствуют для нас феминистским принципам связи личного опыта с более широкими социальными историями и практиками.

Когда проблемы размещаются вне людей, гораздо более вероятно, что в терапевтических беседах будут рассматриваться вопросы гендера, класса, культуры, расы, сексуальности и дееспособности (в противовес инвалидности). Когда мы расспрашиваем об истории и контексте, которые поддерживают экстернализованную проблему, оказывается более вероятным признание влияния более широких отношений власти на конструирование проблемы. Например, при работе с женщиной, недавно пережившей развод и теперь фактически в бедности растящей маленьких детей, если проблему назвать «усталостью», «утомлением», вместо того, чтобы называть ее «депрессивным расстройством», гораздо вероятнее будет, что экономические и гендерные взаимоотношения станут признанной частью этой беседы. Сходным образом, решения мы будем искать не внутри психики этой женщины и не в терминах медикаментозного лечения, но, возможно, потенциальный выход будет включать в себя как поиск помощи, поддержки, так и требование заглаживания вреда, — так же, как и пересочинение, восстановление авторской позиции этой женщины в ее жизни таким образом, чтобы для нее стали более очевидны ее драгоценные принципы, ценности и добровольно взятые на себя обязательства, в соответствии с которыми она стремится вырастить своих детей.

• Рассказывание историй, поиск и совместное конструирование альтернативных историй

Вторая ключевая тема в нарративной практике подразумевает сосредоточенность на истории и на последствиях рассказывания конкретных историй конкретным образом в конкретных контекстах (White, 2001). Для нас это соответствует долговременной приверженности феминизма тому, чтобы дать женщинам возможность рассказывать истории своей жизни и истории о собственном опыте в поддерживающей аудитории, — чтобы заново осмыслить эти истории и преобразовать собственный опыт (Laird, 1989, 2001).

Группы освобождения женщин и привлечения внимания к вопросам феминизма, проводившиеся в 1960-70-х гг., среди прочего, подчеркивали значимость возможности для женщин встречаться, обсуждать и анализировать историю своей жизни, находить сходство и пересечения с опытом друг друга и в результате формулировать свои, женские интерпретации этого опыта.

Решимость феминизма создать пространство для рассказывания женских, маргинальных или не включенных в историю переживаний соответствует различным нарративным практикам. В рамках нарративной терапии особое внимание уделяется выявлению и укреплению альтернативных, предпочитаемых историй идентичности. Уникальные эпизоды становятся точками входа в рассказывание и совместное создание предпочитаемых историй, как демонстрирует нижеследующий пример:

Когда Натали позвонила, чтобы попросить о консультации, она полушутя спросила, квалифицированный ли я «психический доктор». Я спросила, что она имеет в виду под словом «квалифицированный», и она сказала, что, возможно, ей необходимо встретиться с кем-то, кто сможет ее «поставить на место», если необходимо. Я объяснила, что я не подойду на такую роль, но если ей все еще интересно со мной встретиться, мы можем поговорить о том, что заставляет ее думать, что ее необходимо «ставить на место». Она согласилась попробовать, и мы назначили встречу; несколько дней спустя я познакомилась с ней – необычно и ярко одетой молодой женщиной 18 лет, чьи манера себя вести и разговаривать очень сильно отличались от обыденных .

Мы говорили о беспокойстве, которое она испытывает, когда слышит, что ее друзья и родственники говорят о состоянии ее психического здоровья, и у нас появилась история о «делании по-другому», возникшая еще в раннем детстве Натали. В 5 лет она ходила в школу в пижаме, в 12 лет она отказывалась разговаривать с кем бы то ни было, кто ел мясо в течение последних трех или четырех месяцев. Она стриглась «под машинку», изучала автомеханику, а недавно решила взять на себя заботу о престарелой двоюродной бабушке. Натали никогда не делала то, чего от нее ожидали. Она никогда не одевалась так, как бы хотели ее родители, она никогда не выбирала ту профессию или интересы, которые они ей предлагали. Школьный психолог в последней школе, пообщавшись с родителями Натали, предложил им обследовать ее на предмет возможного пограничного личностного расстройства. Друзья Натали, с другой стороны, всегда принимали ее отличия, но последнее ее решение – взять на себя уход за престарелой бабушкой, — заставило их задуматься, все ли у нее в порядке с головой.

В то время как доминирующая история, которую Натали принесла с собой, была историей о психической неуравновешенности, со временем мы начали исследовать другие способы понимать поступки Натали. Вместо того, чтобы, подобно школьному психологу, утверждать, что поступки Натали определяются «отрицанием любых норм», я начала обращать внимание на нити альтернативной истории, которая руководила принятием решений в жизни Натали. Это была история, в которой привилегированное положение занимало представление о справедливости. Когда мы исследовали каждое из действий, которое заставило людей беспокоиться, все ли у Натали в порядке с головой, Натали определила, что ее поступки связаны с приверженностью тому, что она понимает под честностью и справедливостью. Она считала, что несправедливо убивать и есть животных, несправедливо, что девочки должны одеваться не так, как мальчики, и несправедливо, что престарелая тетушка, которая продолжала быть, в общем, весьма активной, должна жить в доме престарелых, тогда как единственное, что ей нужно – это чтобы кто-то был рядом.

Когда мы обозначили эту альтернативную историю как «приверженность справедливости», мы дальше смогли спросить у других людей, окружавших Натали, обращали ли они внимание на это внимание и что это значило для них. В результате у нас состоялись беседы с родственниками Натали, и мы узнали, что в школе она часто заступалась за своих младших братьев и сестер, а также за своих друзей. Мы узнали, каким образом обязательства, которые Натали добровольно взяла на себя, влияли на других людей, как эти обязательства заставляли людей пересматривать отношение к значимым взаимоотношениям в своей жизни. Мы стали прослеживать развитие альтернативной истории о приверженности справедливости и мы заразговарили тех людях в семье Натали, которые всегда занимали принципиальную позицию. Мы выяснили важную вещь, что престарелая тетушка Натали, о которой она сейчас заботится, всегда «жила по-своему». Эта тетушка ни разу не вышла замуж и жила совершенно необыкновенной жизнью для женщины того времени. В частном порядке Натали сказала мне, что, по ее мнению, престарелая тетушка, возможно, была лесбиянкой, и об этом Натали хотелось бы с тетушкой поговорить. «Забота о тетушке, — сказала Натали, — это способ почтить ее вклад в мою жизнь, а еще это выражение надежды, что когда-нибудь какая-нибудь другая молодая женщина будет также относиться ко мне, как я – к тетушке».

В этом примере нарративные практики использовались для того, чтобы совместно создать альтернативную историю, отличающуюся от доминирующего сюжета о психической неуравновешенности. Альтернативная, предпочитаемая история о приверженности справедливости предоставила гораздо больше возможностей понять жизнь Натали в связи с жизнями и ценностями других людей, включая тетушку. Мы убеждены, что подобный способ откликаться на историю Натали соответствовал феминистским принципам, согласно которым мы должны высоко ценить истории женщин и те интерпретации, которые они сами дают этим историям.

• Деконструкция доминирующих дискурсов

Феминизм всегда предлагал и предлагает женщинам рассмотреть, как более широкие отношения власти влияют на их жизнь. Доминирующие дискурсы гендера и другие отношения власти могут быть деконструированы в терапевтической беседе, уловки и тактики подчиняющих дискурсов могут быть сделаны более видимыми. В нарративной практике один из способов деконструкции доминирующих и неполезных историй людей об их жизни заключается в том, чтобы подвергнуть сомнению дискурсы, поддерживающие эти истории. В свою очередь, это может помочь женщинам прекратить «интериоризировать» сексистские предположения и интерпретации, а вместо этого разместить их в контексте более широких патриархальных дискурсов, как описано в нижеследующем примере.

Работая с группами женщин, мы обнаружили, что легкий, забавный и полезный способ сделать видимыми формы функционирования дискурса — это чтобы одна из нас, ведущих группы, отыграла их. Дискурс отыгрывается как некий экстернализованный персонаж кем-то, кто много знает о его функционировании. Этого человека группа интервьюирует о том, какие у этого дискурса есть уловки и тактики. Например, в работе с группой или во время собрания сообщества матерей, которые пережили насилие, мы часто интервьюируем «обвинение матери». Мы приглашаем этого особого гостя в группу, и группа после этого начинает расспрашивать «обвинение матери», как если бы члены группы были журналистам, проводящими расследование. Мы задаем вопросы, чтобы сорвать маску с намерений, тактик и способов функционирования «обвинения матери». Мы задаем «обвинению матери» вот такие, например, вопросы:

• Чего ты хочешь достичь в жизни женщины?
• Какие идеи и убеждения, существующие в нашей культуре, поддерживают твою работу?
• В чем ты хочешь убедить женщин?
• Кто твои друзья и союзники?
• Как ты влияешь на взаимоотношения женщин с их детьми?
• Каковы твои излюбленные уловки, приемы и тактики?

Мы также исследуем те тактики, которые могут подорвать функционирование «обвинения матери»:

• Что могут сделать женщины, чтобы не впустить тебя в свою жизнь?
• Что может мотивировать женщин к тому, чтобы освободиться из твоей хватки?
• В каких местах тебе сложнее всего находиться?
• Какие у женщин бывают идеи, которые тебя просто бесят?
• Каково тебе вот так, как сейчас, разговаривать о себе?
• Беспокоит ли тебя то, что женщины начинают лучше соображать, что им с тобой делать?

В подобных разговорах с «обвинением матери» женщинам в группе становится очевидно, что они — не единственные, на кого когда-либо влиял этот дискурс. Они теперь могут видеть «обвинение матери» как оно есть – как набор не очень полезных идей и убеждений, заставляющих женщин верить, что за все, что происходит с их детьми, необходимо обвинять матерей,- в частности, за то насилие, которому подверглись дети. Такое интервьюирование дискурса может быть крайне полезным, чтобы прорвать завесу молчания, окружающую обвинение матери (см. Freer, 1997).

Использование нарративных практик для деконструкции могущественных дискурсов в жизни людей открывает множество возможностей для практики, складывающейся под влиянием феминизма.

• Создавать возможности для насыщенного описания дорогих сердцу человека ценностей

Ключевой момент нарративной практики – задавание вопросов, помогающих выявить и насыщенно описать те убеждения и ценности, согласно которым человек хочет жить свою жизнь. Этот процесс направлен на создание более насыщенных описаний этих ценностей и встраивание их в сюжетные линии (это означает – проследить историю развития и возникновения этих ценностей и поразмыслить, как будущие поступки могут складываться под влиянием этих ценностей). Мы полагаем, что подобное насыщенное описание предпочитаемых ценностей откроет для человека другие возможности в жизни.

Существует множество обстоятельств, ограничивающих возможности женщин тщательно исследовать и реализовать дорогие сердцу ценности. Нижеследующий пример иллюстрирует, каким образом нарративные практики могут быть полезны в подобных ситуациях:

Мне вспоминается молодая гетеросексуальная пара, Джекки и Франко, которые хотели «поработать» над отношениями. На нашей первой встрече Франко сказал, что, возможно, лучше всего им было бы прекратить быть вместе, потому что некоторые из различий, с которыми они сталкиваются, просто невозможно примирить друг с другом. Когда я спросила Джекки, что думает она, Джекки ответила, что хочет, чтобы эти отношения продолжались, но чувствует, что они с Франко как будто вообще на разной длине волны. Надежды и ожидания Джекки по отношению к консультированию заключались в том, чтобы я помогла им «разобраться с их коммуникативными проблемами». Джекки недавно посетила тренинг ассертивности и училась делать я-высказывания, но они никак не влияли на Франко, который как будто бы вообще не мог ее услышать. Франко ответил, что он ее слышит, и что у них, как ему кажется, уже имелись хорошие коммуникативные навыки и что проблема была не в этом. Согласно Франко, проблема заключалась в «недостатке близости».

Мне было важно распаковать, что эти ключевые фразы значили для Джекки и Франко, и почему для них были важны эти смыслы. По мере того, как мы начали распаковывать смыслы и «хороших навыков коммуникации», и «отсутствия близости», я услышала, что для Франко «близость» — это интимность, сексуальность, а для Джекки – это эмоциональная близость. Для Франко «хорошая коммуникация» — это «говорить прямо и без обиняков то, что хочешь сказать», а для Джекки это «чтобы другой человек понимал твои чувства». Франко упомянул, что если заглянуть в словарь или спросить у людей на улице, то его понимание этих смыслов будет более правильным, оно победит.

Это показалось мне важным комментарием, заслуживающим более подробного исследования. Мы вместе рассмотрели, что будет, если понимание одного человека победит понимание другого человека, и стремятся ли они именно к этому в своих отношениях, или к чему-то другому. В этом разговоре Джекки сформулировала, что ей было бы очень ценно мочь отступиться и не принимать навязываемые Франко определения как нечто само собой разумеющееся, и, возможно, ей нужно время, чтобы более подробно подумать, что для нее вообще значат отношения.

Со временем Джекки стала описывать отношения как «пространство, где можно выдохнуть, и где оба могут расти», и что это требует «особого рода доверия». Вот такие отношения были важны для Джекки. Это был способ общаться, который она ценила, и она стремилась развивать такие отношения в своей жизни. Когда мы спросили ее, почему ей было это важно, Джекки смогла рассказать об особых отношениях дружбы, которые у ней были в детстве; в этой дружбе было особое доверие, драгоценное для нее. В конце нашей беседы Джекки, по ее словам, «тащилась» не только от того, что ее выслушали, но также от того, что она лучше поняла, почему отношения для нее были важны. Она сказала, что теперь более уверена в том, что для нее драгоценно. Слушая Джекки, Франко сказал, что никогда раньше не слышал об этих историях, и что они заставляют его задуматься о дружбе, которая есть у него в жизни, и об отношениях, которые были очень важны для него в прошлом. Ему стало важно разобраться, почему же они были для него так важны, и он выразил желание подробнее обсудить это на нашей следующей встрече.

• Практики сообщества: связывание жизней женщин друг с другом

Как феминистки, занимающиеся нарративной практикой, мы особенно интересуемся теми способами работы, которые помогают связать друг с другом жизни женщин вокруг общих тем. Эти способы работы могут включать использование групп внешних свидетелей, в которых женщины становятся свидетелями жизней других женщин (Carey & Russell, 2003; White, 2000), практики восстановления участия (Russell & Carey, 2002; White, 1997), кампании, связанные с написанием писем, развитие лиг (Grieves, 1997), работу с группами и проведение собраний. Так как важной частью нарративной практики является привлечение аудитории для свидетельствования и подтверждения подлинности предпочитаемых историй, разработано множество способов объединять женщин вокруг предпочитаемых тем, историй и ценностей.

Когда Линда впервые пришла на консультацию, она сказала мне, что не сильно надеется получить от консультирования пользу, потому что раньше она это много раз пробовала и чувствует, что она просто плохой человек. На этот раз Линда пришла на консультацию, чтобы выяснить «является ли тот экстремальный способ эмоционального реагирования, который я осуществляю, физическим или умственным». Она объяснила, что она «реально давит на себя», чувствует, что готова сдаться. На этой первой встрече я услышала, что Линда недавно вышла из отношений с мужчиной и вместе с тремя маленькими детьми переехала жить в другое место. Этот переезд был спланирован Линдой и соответствовал ее желанию жить без пьянства, насилия и жестокого обращения, — все это ей приходилось терпеть в течение трех лет взаимоотношений с Полом. Линда объяснила, что ей было очень трудно оставить эти отношения, потому что Пол пытался «измениться, чтобы соответствовать моим нуждам», и ходил на консультации к психологу. Она сказала, что ей стыдно и неудобно, что сейчас она ушла от него, потому что он же пытается измениться, но все-таки их совместная жизнь была «кошмаром». Недавно Пол несколько раз избил Линду, и у них было много случаев оскорблений, криков, шумных ссор. Линда сказала, что Пол не считает, что подобное его поведение по отношению к ней неправильно. «Он оправдывает все, что делает, убеждает меня, что это моя вина». Терапевтические беседы с Линдой следовали нескольким направлениям. Одно из них включало задавание вопросов о том, как Линда принимала решение оставить эти отношения, что это решение для нее значило, какие маленькие шаги она предприняла, чтобы решиться, и какие ценности или добровольно взятые на себя обязательства это решение отражает. Линда сказала, что это решение отражает поиск уважения к себе и к ее детям. Этот комментарий противоречил прежнему самоописанию Линды («я – плохой человек»), поэтому мне было интересно выяснить, что помогло Линде поверить в то, что она как человек достойна уважения. Я расспросила ее об истории уважения в ее жизни: был ли кто-то, кто познакомил ее с идеей, что люди достойны уважения? может быть, был кто-то, кто проявлял уважение к ней? Линде пришлось поразмыслить, и, наконец, она сказала: «у меня некоторое время назад была подруга, Имельда, мы перестали общаться. Мы вместе ходили в школу, помогали друг другу, когда у нас дома были проблемы. Я ее много лет не видела. Когда я стала общаться с Полом, все мои другие значимые отношения куда-то пропали, будто отвалились».

Дальше мы продолжили беседу о восстановлении участия, в которой я задала Линде серию вопросов о том, что, по ее мнению, Имельда могла бы сказать о решениях, которые Линда сейчас принимает в поиске уважения. Линда сказала: «Я думаю, что если бы Имельда была здесь сейчас, она бы меня обняла. Она знает, что дети заслуживают уважения». После этого я спросила Линду, проявляла ли она сама уважение к Имельде, когда они дружили, и Линда сказала, что да, конечно же, они уважали друг друга. Когда я спросила, что это могло значить для Имельды, было заметно, как глубоко этот вопрос тронул Линду, когда она задумалась о том, что ее дружеское отношение могло быть значимым для другого человека.

Когда я спросила Линду, что эта беседа значила для нее, она сказала, что ей стало яснее, почему она покидает взаимоотношения, где есть насилие, и что это побуждает ее создавать другие отношения, основывающиеся на взаимном уважении. После этого мы обсудили, возможно для Линды возобновить общение с Имельдой, а также пригласить ее прийти на следующую сессию. Хотя это показалось непростым, в результате Линда все же вновь связалась с Имельдой, та пришла и была внешним свидетелем на двух следующих сессиях. Они снова подружились и стали помогать друг другу присматривать за детьми.

Использование бесед о восстановлении участия и привлечение внешних свидетелей в терапии открывает множество возможностей для практики, складывающейся под влиянием феминистских ценностей. Пожалуй, наиболее яркий пример использования практик внешнего свидетельствования и других нарративных практик для укрепления чувства сообщества среди женщин – это групповая работа с женщинами, пережившими сексуальное насилие в детстве (см. Mann & Russell, 2002; Silent Too Long, 2000).

• Полиисторийная идентичность

Нарративные идеи складываются под влиянием постструктуралистского понимания идентичности, в особенности представления о том, что наша идентичность полиисторийна (Thomas, 2002). Это открывает новую возможность для терапевтической работы, основывающейся на феминистских ценностях, как с женщинами, так и с мужчинами. В нижеследующем примере Джинни Слэттери описывает, как постструктуралистские идеи влияют на ее работу с мальчиками, подростками и юношами, совершившими правонарушения сексуального характера:

Постструктуралистские идеи способствовали расширению возможностей моей работы с подростками и юношами в возрасте от 12 до 18 лет, совершавшими правонарушения сексуального характера. Постструктуралистские идеи бросают вызов допущению, что внутренние структуры и состояния определяют поступки и поведение людей. Структуралистское мышление способствовало, в частности, тому, что сексуально-насильственное поведение обычно объяснялось как результат так называемых паттернов девиантного возбуждения, размещающихся внутри человека, возникающих из дисфункции в ядре его или ее «я».

Постструктурализм разными способами бросает вызов этому представлению об инкапсулированном «я», и предполагает, что идентичность является контекстной, «отношенческой» и нефиксированной. Поведение, таким образом, не полностью детерминировано внутренними состояниями. В моих беседах с подростками и юношами часто становится очевидно, что некоторые формы их сексуально-насильственного поведения возникают из жизненной позиции и способов мышления, располагающихся в более широкой социальной культуре, принятых в ней. Различные патриархальные позиции и способы мышления стали основой системы ценностей, формирующей представление о мужественности у этих подростков.

В качестве примера подобных ценностей или идей можно привести представление о женщинах как сексуальных объектах или чрезвычайно мощное ощущение себя вправе, которое возникает у некоторых мужчин, когда они исследуют свои сексуальные интересы или пытаются сделать что-то с чувством беспомощности. Очевидно, что эти ценности и убеждения влияют на поведение.

Если я придерживаюсь представления об идентичности, как о чем-то сконструированном, а не фиксированном, тогда я могу начать задавать терапевтические вопросы, дающие возможность юношам и подросткам исследовать их конкретные взаимоотношения с мужественностью. Неизбежно я обнаруживаю множество примеров случаев, когда молодые люди действовали как-то иначе, не в соответствии с негативными ценностями и стереотипами, — и эти уникальные эпизоды могут открыть возможность для порождения альтернативной мужественности. После этого я могу использовать терапевтический процесс для исследования добровольно взятых на себя обязательств, надежд и мечтаний, связанных с этими альтернативными формами мужественности, и пытаться вовлечь этих молодых людей в осмысленные процессы изменения.

Постструктуралистская идея, что личность не фиксирована, но динамична и постоянно конструируется, оказалась для меня очень полезной – если бы я в нее не верила, я бы, пожалуй, не смогла бы вообще заниматься этой работой с подростками и юношами,. Я всегда помню о ней, особенно когда социальные системы и люди вокруг меня, в том числе и сами подростки, оказываются захвачены в ловушку эссенциалистских понятий. Постструктуралистские понимания маскулинной идентичности оказываются особенно полезными для меня, потому что они раскрывают мне возможности действия в соответствии с феминистскими ценностями.

Представление о нашей идентичности как полиисторийной оказывается для нас полезным и в работе с женщинами. Жизни женщин – жизни всех людей вообще – очень сложные. Когда мы работаем с женщинами, совершавшими какие-то поступки, о которых они сожалеют, с женщинами, которые, возможно, обращались с детьми так, как им самим это не нравится, — представление, что жизнь полиисторийна, является очень полезным.

• Признание политической природы терапевтической работы и властной позиции терапевта

Вместо того, чтобы верить, что мы как терапевты являемся нейтральными в своей работе с клиентами (что поддерживает опасность оказаться под влиянием «скрытых» убеждений или само собой разумеющихся представлений), мы как нарративные практики стремимся признать и политическую природу терапевтической работы, и властную позицию терапевта по отношению к тем, кто обращается за помощью. Любая терапия подразумевает разговор о проблемах, возникших и существующих в рамках отношений власти и политики местной культуры, поэтому любое консультирование является «политическим». Признание этого заставляет нас задуматься о некоторых аспектах нашей роли как нарративных практиков.

Во-первых, нам интересно постоянно задавать себе вопросы, какие убеждения или представления влияют на нашу практику, и мы стремимся постоянно выносить эти допущения на свет и подвергать их этическому анализу. Все люди постоянно находятся под влиянием доминирующих форм гендерных отношений, а также отношений расовых, классовых, связанных с сексуальностью, культурой, дееспособностью и т.д. Как терапевты мы убеждены, что наша ответственность – становиться более внимательными и лучше осознавать, как наше переживание гендерных отношений и других отношений власти влияет на нашу жизнь, и как этот опыт, в свою очередь, влияет на нашу практику как терапевтов (оформляет то, что мы видим, что мы ищем, чему мы уделяем наибольшее внимание в кабинете терапевта). Прозрачность наших ценностей и убеждений в нашей работе – это еще одна попытка гарантировать, что мы с меньшей вероятностью будем занимать экспертную позицию по отношению к жизни других людей.

Что важно, нарративная практика также подразумевает различные формы подотчетности. Некоторые из них включают постоянное обращение за обратной связью к клиентам, чтобы узнать, как терапевтические беседы влияют на их жизнь. Мы пишем о клиентах только в соавторстве с ними, и мы гарантируем, что наши записи с терапевтических сессий остаются собственностью того человека, чья жизнь обсуждается (Mann, 2000). Разработка и реализация отношений подотчетности, когда мы работаем с представителями разных культур, разных социально-экономических классов (или в любых иных обстоятельствах, когда жизнь терапевта сильно отличается от жизни тех, кто обращается за консультацией), могут быть важны (Tamasese & Waldergrave, 1996; White, 1995). Все эти практики подотчетности исходят из признания политической природы терапевтической работы и того, что нейтральность невозможна в каком бы то ни было взаимодействии.

В рамках нарративной практики роль терапевта подразумевает специальное незанимание экспертной позиции по отношению к жизни других людей. Когда мы занимаем децентрированную, но при этом влиятельную позицию как терапевты и размещаем в центре беседы умения человека, его жизненные знания, это – добровольно взятое на себя обязательство, признающее властную роль терапевтов (Morgan, 2002; White, 2001). Роль терапевта в нарративной практике отделяется от вопросов диагностирования, предписания и вмешательства, и движется по направлению к созданию условий для насыщенного описания умений и знаний людей, обращающихся на консультацию.

В рамках терапевтического взаимодействия есть еще одно добровольно взятое на себя обязательство. Это обязательство находить способы признавать посредством «практик возвращения» воздействие этих бесед на нашу собственную жизнь и идентичность как терапевтов (White, 1997).

Хотя эти практики не гарантируют ненасильственного терапевтического взаимодействия, мы убеждены, что они помогают уменьшить риск, связанный с дисбалансом власти, встроенным в терапевтические отношения, и, соответственно, они в этом конгруэнтны феминистским принципам.

6. Какие сложности, связанные с феминизмом и гендером, сейчас есть в вашей работе?Феминизм постоянно бросает вызов нам как терапевтам в нашей работе и шире – в нашей жизни. В каждый конкретный момент мы разбираемся с целым набором разных дилемм. Мы не стремимся прийти к однозначному решению этих дилемм, ведь это и невозможно. Тем не менее, эти дилеммы постоянно побуждают нас подвергать сомнению нашу практику и то, как наши убеждения и способы работы влияют на гендерные взаимоотношения.

В этом разделе статьи мы бы хотели перечислить несколько ключевых сложностей, вызовов, с которыми, как нам кажется, сейчас сталкивается сфера терапии. Все эти сложности так или иначе связаны с вопросами гендера и феминизма.

1. Может ли терапия быть согласована с более широкими феминистскими принципами?

В течение многих лет некоторые авторы феминистского толка открыто бросали вызов терапевтам, заявляя, что терапия – это деятельность, противоречащая феминизму. Пожалуй, наиболее известное из подобных высказываний может быть найдено в книге «Изменить свой разум», написанной Селией Китцингер и Рейчел Перкинс (Kitzinger & Perkins, 1993). Китцингер и Перкинс пишут с позиции лесбийских феминисток о применении терапии к жизни лесбиянок, и заявляют, что терапия – неизбежный процесс психологизации и индивидуализации опыта женщин, в то время как фактически проблемы женщин – это проблемы политического неравноправия. Авторы убеждены, что терапевтические практики воспроизводят угнетение женщин, объясняя их страдания как индивидуальную дезадаптацию, а не как результат постоянных попыток приспособиться к патриархальным ожиданиям общества.

Мы рекомендуем всем терапевтам феминистского направления ознакомиться с книгой Китцингер и Перкинс, поскольку она заставляет нас задумываться о тех возможных способах работы с историями женщин, которые не будут индивидуализировать более широкие социальные отношения, не будут сводить политические реформы к личному исцелению.

2. Как мы можем признать более широкие отношения власти в терапии, не навязывая людям наши собственные убеждения?

Если мы так решительно настроены признавать политический опыт в кабинете психолога, как мы можем не навязывать наши политические убеждения тем, кто к нам обращается? Если наша ответственность – привносить эту политику в комнату для консультаций и не оставлять отдельных людей на произвол более широких дискурсов (сексизма, расизма, гетеросексуального доминирования), — как мы можем это сделать, не навязывая им свой устав?

3. Является ли терапия вообще подходящим ответом на проблемы, которые женщины приносят в комнату для консультаций? Может быть, форма коллективного социального действия будет более подходящей, и если да, то почему мы этим не занимаемся?

Как уже обсуждалось выше, феминистские социальные акции принимали разные формы, в частности, создание убежищ, проведение пикетов и протестов против несправедливости и так далее. Участие в коллективных действиях часто воспринимается людьми как нечто трансформирующее и приводящее к более широким социальным изменениям. Всегда ли мы обращаем внимание на то, как мы можем способствовать социальной реформе, всегда ли мы стремимся объединять жизни людей для более широких целей? Существуют ли для нас способы переносить те темы, которые мы обсуждаем в рамках терапевтических бесед, в другие формы – в группы, в работу с сообществами, в более широкое социальное действие?

4. Признавать наши профессиональные привилегии

Занимаемся ли мы той работой, которую могли бы выполнять представители сообществ-адресатов? Возможно, те деньги, которые мы получаем в качестве зарплаты, было бы лучше потратить на что-то еще? Посвящаем ли мы достаточно времени помощи тем, у кого нет доступа к профессиональному знанию, чтобы они могли занимать оплачиваемые позиции в будущем?

5. Вызов трансгендерности

В последние несколько лет феминизм сам был подвергнут сомнению в силу опыта, идей и действий людей, называющих себя «гендерными активистами». Как объясняет Лесли Фейнберг: «Мы – движение маскулинных женщин и феминных мужчин – трансвеститов, транссексуалов, а также людей, рожденных с неопределенным полом, ни мужским, ни женским. Мы – люди с разной гендерной вариативностью. Также в это движение входят наши близкие. Мы стараемся расширить понимание того, сколько существует разных способов быть человеком» (Feinberg, 1998, стр. 5).

Активисты движения транс-освобождения подняли очень серьезные вопросы и заставили нас всех задуматься, что значит быть мужчиной или женщиной. Они побуждают нас не принимать как данность никакие убеждения о гендерной идентичности и гендерном самовыражении, которые присутствуют в обществе. Этот новый вызов заставляет не воспринимать сами феминистские принципы как нечто само собой разумеющееся; он также оживляет мышление о гендере, вносит в него новую струю (Nestle, Howell & Wilchins, 2002; Pirelli Benestad, 2002; Feinberg, 1998;Nataf, 1996). Надеемся, феминистские терапевты, включая и нас самих откликнуться на этот вызов.

6. Вызов культуры и расы

Современный западный феминизм подвергается серьезной критике со стороны цветных женщин и со стороны женщин из неанглоязычных стран, поскольку этот феминизм не уделяет должного внимания признанию различий между женщинами, он не способен различать и признавать свои собственные культурно-специфичные допущения (Moraga & Anzaldua, 1983; Lorde, 1984; hooks, 1989). Более того, многие чернокожие феминистки очень живо проиллюстрировали, каким образом подчинение и притеснение, которое они испытывают в контексте расовых и классовых взаимоотношений, имеет столь же, если не более мощное воздействие, нежели сексизм. В этом смысле они гораздо сильнее идентифицируются с другими людьми из своего культурного сообщества, как с женщинами, так и с мужчинами, нежели с белыми женщинами-феминистками. Эти вызовы имеют серьезные последствия для развития консультирования и работы с сообществами:

• Действительно те службы, в которых мы работаем, доступны женщинам из разных культур?
• Как культурные допущения влияют на нашу работу и на то, каким образом мы проводим консультирование?
• Должны ли мы пытаться создавать службы, доступные для людей из разных культур, или же нам нужно поддерживать женщин других культур, чтобы они сами создавали свои службы и организации? А может, и то, и другое?
• Если мы – женщины, принадлежащие к доминирующей культурной группе, какова наша особая ответственность в отношении расизма в более широком аспекте?
  Если мы – женщины из маргинализованных культур, является ли понятие феминизма для нас вообще релевантным, имеет ли оно к нам отношение, и если да, каким образом и почему?

Для того, чтобы более подробно рассмотреть эти вопросы, мы приведем размышления Ванессы Джексон, афроамериканской феминистки, терапевта и специалиста по работе с сообществами, и Шоны Рассел, белой австралийки, феминистского терапевта.

Вопросы культуры, феминизма и терапии

Ванесса Джексон

Я чувствую, что одним из самых больших недостатков феминизма в Америке является его неспособность интегрировать в свое движение вопросы расы и культуры. Как афроамериканке мне было порой тяжело оставаться активной в феминистском движении, потому что это движение не рассматривает превосходство белых в рамках самого себя, в рамках движения и в рамках более широкого общества. В этом году у меня была возможность посетить конференцию, которая называлась «Цвет насилия»; на ней рассматривалось насилие, свершаемое в отношении цветных женщин. Для меня это была редкая возможность получить подтверждение моих феминистских ценностей и реальности моей жизни как цветной женщины. Особенно важным в этом событии для меня было сотрудничество и признание в разных сообществах цветных женщин. Для меня в течение всей конференции были исключительны важны как личные истории участниц, так и истории сообществ.

Как афроамериканка, терапевт и специалист по работе с сообществами, я думаю, что цветные люди должны исследовать свои способы терапевтической работы, которые будут основываться на их собственной культурной традиции. Одна из причин, почему меня интересует нарративный подход, заключается в том, что он предоставляет очень много пространства, чтобы вплетать в работу уникальные культурные ценности и традиции. Меня очень тронула работа коренных австралиек Джейн Лестер и Барб Уингард (Lester & Wingard, 2001), где они сплели воедино традиции исцеления, принятые в коренных сообществах, с нарративными практиками, и создали модели исцеления для своих сообществ. Эта работа вдохновила меня на создание модели исцеления в наших сообществах. Я стала искать и исследовать целительные традиции африканцев в Америке и задумываться о том, каким образом я могу привнести эти древние традиции исцеления в мою клиническую работу и работу с сообществами.

Также совместно с другими коллегами-афроамериканцами я исследую представления о терапии свидетельствованием, которая сплетает воедино нарративные принципы с древними ритуалами свидетельствования, принятыми в «черной» христианской церкви (Jackson, 2002; McAdams-Mahmoud, 2002).

Что значит быть белой женщиной-феминисткой в Австралии?

Шона Рассел

В последние годы, в основном благодаря тому вызову, который им бросили коренные австралийки, многие белые австралийские женщины-феминистки, включая меня, отправились в личное профессиональное путешествие – поиск признания значимости расы и культуры в нашей жизни и работе. В первую очередь это означало задавать себе вопрос: что значит принадлежать к доминирующему большинству? Как мы можем разобраться с тем, какие привилегии это нам дает, и как мы можем использовать эти привилегии, чтобы загладить вред, который был причинен этой стране в течение всей ее истории? Чтобы понять смысл той привилегии, которая сопровождает белую расу в Австралии, а в моем случае также принадлежность к среднему экономическому классу, необходимо понять историю прошлого, историю колонизации, историю того, как коренные австралийцы были лишены своих прав на этой земле. Эта история включает в себя также государственную политику ассимиляции и то, что детей коренных жителей забирали из семей и помещали в детские дома. Эта история также подразумевает политику белых австралийцев, так сказать, политику «белой Австралии», и в рамках этой политики данная страна специально пыталась быть «белым анклавом в Азии». Для меня важно рассмотреть эту историю, потому что она продолжает придавать облик взаимоотношениям между белыми женщинами, женщинами-аборигенками и женщинами из Азии. Когда мы принимаем во внимание эту историю, у нас возникают следующие вопросы:

• Какие действия я могу предпринять в своей жизни и работе как терапевта, чтобы признать привилегии, с которыми я живу, и как-то откликнуться на них?
• Как я могу признать работу коренных австралиек-феминисток, цветных феминисток, а также принять и признать тот вызов, который их взгляд бросает на более широкое феминистское понимание, как я могу учесть те вопросы, которые они ставят перед более широким феминистским пониманием?
• Когда я работаю с коренными австралийками и женщинами из тех культур, которые сильно отличаются от моей собственной, какие действия я могу предпринять, чтобы не воспроизводить культурное доминирование?

7. Каковы дилеммы, связанные с гендером, с которыми мы каждый день сталкиваемся в своей терапевтической работе?В дополнение к более широким проблемам и вызовам, имеющим отношение к сфере терапии, в нашей повседневной рабочей практике мы, терапевты, постоянно сталкиваемся с меньшими, но все равно значимыми гендерными дилеммами – как в ходе консультирования, так и в контексте организационной политики и управленческих решений. Ниже мы приводим подборку повседневных проблем и вызовов, выявленных некоторыми из наших собеседников — терапевтов и специалистов по работе с сообществами, стремящихся работать в соответствии с феминистскими принципами .

• Гендер в кабинете психолога или психотерапевта

Я уже много лет практикую консультирование, мне до сих пор бывает сложно в работе с гетеросексуальными парами гарантировать, что у женщины будут равные права говорить, выражать свое мнение, сообщать свое понимание жизни. Я использую структуры церемонии признания самоопределения, интервьюируя одного партнера, в то время как другой слушает, и это очень помогает, но проблема все равно никогда не исчезает полностью. Когда говорят женщины и дети, я все же обращаю особенное внимание к тому, чтобы мужчина был включен в разговор. Конечно, это общее место, но для меня это все еще важно. Вот еще один момент – на консультации вообще приходит гораздо больше женщин, чем мужчин, и гораздо больше женщин приходит на консультации по поводу детей или вместе с детьми. Иногда это нормально, иногда даже лучше, чтобы мужчина не присутствовал, но порой бывает очень важно пригласить мужчину принять свою долю ответственности за семейные отношения; может быть, ему следует посетить терапию, а может – каким-то иным образом проявить заботу. Я не считаю, что эти проблемы куда-то денутся в ближайшее время. Хорошо бывает поговорить с другими об этом и поделиться идеями, как реагировать на подобные гендерные вопросы в кабинете психолога или психотерапевта.

• Вопросы авторитета и власти

Я полагаю, что многим людям до сих пор бывает трудно прислушиваться к женщинам, занимающим позицию авторитета и власти на работе, и откликаться на их слова и действия. Мы привыкли приписывать большую авторитетность голосам мужчин. Это происходит в наших повседневных взаимодействиях, на наших ежедневных встречах, на международных мероприятиях. Как и многие другие женщины, я стараюсь найти способы использовать мой авторитет иначе – не так, как многие мужчины используют свой. Иногда я очень сожалею, что порой единственный способ оказаться услышанной – это вести себя иерархично, авторитетно, авторитарно, хотя именно этого хотелось бы избежать. Каким образом использовать власть и влияние на работе в более сотрудничающем и уважительном ключе – это, как мне кажется, часть феминистского вызова нам.

• Феминизм – не только для женщин

Феминизм очень часто описывается как обвинение мужчин. Мне бывает трудно сообщить людям, что тот феминизм, под которым я подписываюсь, стремится преобразовать мир так, что от этого будет польза и женщинам, и мужчинам. В то время как патриархальность оказывает чудовищное влияние на качество жизни женщин, она также ограничивает возможности повседневных взаимодействий мужчин с женщинами, мужчин друг с другом и с детьми. Тут я вспоминаю о работе, которую я провожу с мужчинами, пережившими сексуальное насилие в детстве. Эти мужчины не только пережили сексуальное насилие со стороны других мужчин, они страдают также и от того, что доминирующие идеи, касающиеся гендера и гомофобии, могут сделать осмысление этого насилия еще более сложным (O’Leary, 1999). Выстраивать партнерство с мужчинами, чтобы рассматривать вопросы гендера — это часть феминистского вызова лично мне (Hall, 1996).

• Прозрачность политики

Я работаю в убежище для женщин, которые прячутся от ситуаций домашнего насилия. Всегда, когда мы искали сотрудников, в описании вакансий мы всегда указывали, что мы ищем женщин, которые придерживаются феминистских принципов. Недавно нам предложили прекратить писать это в наших объявлениях о приеме на работу, и тогда к нам придет больше людей. Мне кажется, что это порочная практика – и это одна из сложностей, с которыми мы сейчас имеем дело.

Я работаю в феминистском центре женского здоровья. Мы очень ясно и четко проговариваем друг с другом, что это феминистская служба, но мы не рекламируем ее подобным образом, слово «феминистский», «феминизм» не написано в наших брошюрах и в листовках, которые клиенты читают в приемной. Для меня это дилемма. С одной стороны, мы не хотим сделать так, чтобы женщины, которые не придерживаются феминистских принципов, перестали ходить в наш центр, но, с другой стороны, может быть, мы должны придерживаться прозрачности в отношении той этической позиции, с которой мы работаем?

• Враждебность по отношению к феминизму

Я работаю в организации, где некоторые сотрудники крайне враждебны по отношению к феминизму, и мне приходится иметь дело с их замечаниями и «наездами», и более того – всякий раз, когда в прессе идут нападки на феминизм, они нападают на нас. Сложность в том, что это не только мешает работать, это еще мешает искать способы для серьезного обсуждения сложных проблем, например, когда некоторые женщины совершают насилие, или когда некоторые женщины осознанно выбирают оставаться в отношениях, где есть насилие. В ситуациях, где присутствет враждебность по отношению к феминизму и к женщинам в целом, бывает очень трудно признать сложность переживаний, потому что все конструируется как антагонизм – как будто бы люди должны принять ту или иную сторону. Для меня феминизм совсем не об этом. Не о том, что все поступки женщин хороши или все поступки мужчин плохи. Мне интересно, каким образом феминизм может помочь нам понять сложности в отношениях. Но если люди относятся к феминизму враждебно, иногда бывает очень сложно просто осмысленно говорить о сложных вещах. Мне бы очень хотелось услышать мнения других людей, которым тоже приходится иметь с этим дело.

• Скорбь

Я работаю с женщинами, пережившими насилие и травму. Эта работа много значит для меня, и я очень ценю наши беседы с этими женщинами. Мы не просто говорим о насилии; они рассказывают мне о шагах, которые они предпринимают, чтобы вернуть себе свою жизнь. Я оказываюсь свидетелем развития альтернативных историй в их жизни, и это очень вдохновляет. Иногда, правда, бывают моменты, когда я испытываю скорбь, что люди могут быть настолько жестокими, что подобное насилие все еще существует и что оно так распространено. Мне уже очень давно нужно поговорить с кем-то об этом чувстве скорби, и понять, что с этим можно делать. С годами я научилась уважать и глубоко ценить эту скорбь. Я знаю, что мне необходимо осознавать, каким образом эта работа влияет на меня, каким образом она приносит мне и радость, и печаль.

• Осмысление истории страны

Здесь, в Австралии, все мы в так называемых помогающих профессиях пытаемся осмыслить последствия некоторых исторических тенденций развития этих профессий в этой стране, — особенно в том, что имеет отношение к «украденным поколениям», когда дети аборигенов были насильственным образом вырваны из семей (HREOC, 1997). Как с феминистской точки зрения взглянуть на эти истории? Как мы можем гарантировать, что патернализм и расизм не будет больше влиять на практику социальной работы?

• Отклик на насилие, совершаемое женщинами

Феминистское движение достигло очень многого, оно сделало видимым насилие мужчин и сформулировало возможную реакцию на него. Но мне кажется, что нам еще очень много предстоит сделать, чтобы найти способы откликаться на насилие, совершаемое женщинами, в первую очередь по отношению к детям, но также по отношению к другим женщинам и, реже, по отношению к мужчинам. Мне кажется, что нам нужно применить феминистский анализ к этому насилию и гарантировать, что мы готовы и способны решать эту проблему.

• Гарантировать, что я не «умасливаю» женщин, не делаю их «покладистыми»

Могу ли я сказать, что в моей работе как терапевта я не «умасливаю» женщин, грубо говоря, не всовываю им в рот соску, чтобы они успокоились? Гнев женщин может быть жизненно важной силой для более широкой социальной реформы. Могу ли сказать, что не придерживаюсь индивидуальных решений в случаях, когда гнев и энергия женщин, обращенные ко мне, могут при организации коллективного отклика быть направлены на более широкую социальную реформу? Как я могу гарантировать, что работая не только утешаю отдельного человека, но связываю жизнь женщин друг с другом вокруг общих тем и действий?

В то же самое время, если в моих беседах с женщинами они выражают гнев, сопротивление или ярость по отношению к некоторым переживаниям в своей жизни, могу ли я откликнуться на этот гнев так, чтобы это привело к предпочитаемым результатам для этих женщин? Спрашиваю ли я у тех, кто обращается ко мне, как они оценивают полезность наших бесед?

• Насилие в конкретных сообществах

В последние годы коренные австралийки проводили кампанию по вопросам насилия над женщинами и детьми в коренных сообществах. Какова наша роль как феминисток, женщин, но не коренных австралиек, в этом случае? Каким образом мы можем поддерживать работу коренных австралиек? Какова наша ответственность в том, чтобы гарантировать создание необходимых служб и проведение соответствующего обучения для коренных австралийцев, чтобы они могли сами работать со своими сообществами по данным проблемам? И как мы можем сделать наши службы доступными людям из разных культур?

• Гендерная персонификация проблем

Очень интересно, что на английском языке, когда мы персонифицируем проблему, ее обозначение очень часто оказывается мужского рода, например «мистер Вредитель». Мне любопытно, какие гендерные допущения мы делаем в связи с природой проблем и какой эффект это может оказывать на взаимоотношения людей с этими проблемами? Мне интересно находить способы персонификации проблемы, при которых не воспроизводятся гендерные стереотипы, но это непросто!

• Гетеросексуальное доминирование

В моей работе с подростками эффекты гетеросексуального доминирования продолжают быть сильными и, будучи объединены с воздействиями гендерных предписаний, оказываются очень жесткими; иногда это меня захлестывает. Каким образом должен выглядеть мальчик-подросток или девочка-подросток, что они должны носить, как они должны держаться? Это постоянно для меня вызов – искать уникальные эпизоды, случаи, когда молодые люди могут создавать и воплощать свои собственные идеи о том, какими они хотят быть и как они хотят проживать свою жизнь.

• Патологизация гнева молодых женщин

Мне кажется, что ключевым вопросом, вызовом, связанным с феминизмом и гендерной политикой в нашей сфере работы в настоящий момент является то, что гнев молодых женщин и девушек часто патологизируется. Мне кажется, что это очень давняя и длительная борьба. Но новое сейчас – это готовность сферы охраны психического здоровья лечить эту «проблему» сильными антипсихотическими препаратами. Конечно, мальчики-подростки и, в частности, любой цветной ребенок оказываются уязвимыми по отношению к этому психиатрическому злоупотреблению, но представление о том, что женский гнев – это аберрация, превращает девочек-подростков в особенно уязвимую мишень. Шокирует меня то, что публично в прессе о данной практике практически ничего не говорится. Давайте попробуем себе представить разговор с этими молодыми девушками и женщинами о гневе, который есть в их жизни, давайте спросим их, откуда взялся этот гнев, как он влияет на их взаимоотношения и на их идентичность. Давайте попробуем беседовать с ними и преобразовывать этот гнев в какие-то конструктивные действия. Мне кажется, что вот это было бы феминистской практикой.

• Опыт геев, лесбиянок и квир-людей

Я работаю в службе консультирования по вопросам отношений, и недавно я осознала, насколько же это все-таки гетеросексуальное место. Все консультанты гетеросексуальны, и практически все, кто к нам обращается за помощью, в общем, тоже гетеросексуальны. Мы сейчас начинаем пытаться осмыслить, какова наша ответственность перед геями, лесбиянками, квир-людьми. Каким образом мы должны стараться сделать нашу службу доступной людям, живущим в иных формах взаимоотношений? (см. Hewson, 1993; Comment, 1995; Eliason, 1996; Laird, 1999;Laird & Green, 1996).

• Подвергать сомнению «нормальное»

В нашем обществе существуют очень могущественные нормы, касающиеся того, что такое нормальные отношения, что такое пол, что представляет собой сексуальная идентичность. Однако свидетельства подавляющего большинства моих клиентов показывают, что эта модель неудовлетворительна для них, она не соответствует их жизненному опыту. Хотя мне уже удалось найти какие-то способы работать с людьми, чтобы создавать больше пространства для их собственных способов жить, мне пока не удалось найти достаточно форумов для обсуждения, каким образом мы можем бросить вызов этим нормам в более широкой культуре.

• Женская сексуальность

Я работаю с женщинами в связи с вопросами сексуальности, и постоянно слышу от некоторых из них, что им внушили, что мастурбировать – грязно и отвратительно; другие рассказывают, что продолжают заниматься вагинальным сексом с партнером-мужчиной, хотя это причиняет им существенную боль (боятся, что иначе партнер их бросит); некоторые девушки-подростки, пережившие изнасилование, подвергаются сексуальному харассменту в школе из-за того, как история об изнасиловании была представлена общественности. Во всех подобных обстоятельствах ключевым аспектом моей работы является создание возможностей для женщин вернуть себе позитивное и придающее сил переживание секса и собственной сексуальности. Мне бы хотелось найти пути интеграции между миром терапии и миром позитивно-ориентированного сексуального образования, литературы и кино, потому что мне кажется, что этим сферам есть что предложить друг другу, но они редко взаимодействуют (см. Nestle, 2002).

• Не сходить с дистанции

Каким образом я могу поддерживать связь моей профессиональной практики с феминистскими принципами? Я работаю в организации, не поддерживающей феминизм, и беспокоюсь о том, что могу потерять критическое отношение к существующему положению вещей. Это дилемма, с которой я постоянно имею дело. Именно поэтому эти вопросы и ответы так радуют меня. Я надеюсь использовать их в качестве отправной точки для бесед с коллегами по работе. Я попрошу всех прочесть эти материалы, а потом мы устроим совещание и их обсудим. И тогда я расскажу вам, что получилось!

 

В просессе сбора данных материалов состоялось множество бесед и обсуждений по электронной почте, и работа над этими материалами вызвал существенный интерес. Похоже, многие хотели бы разобраться, что значит феминизм сегодня, и им было важно поразмыслить и написать об этом. Женщины, с которыми мы беседовали, все, как одна, заявили, что феминизм очень важен в их нынешней работе и жизни; и нам хотелось бы побольше узнать об этом. Как мы уже упоминали в начале главы, мы начинаем вести регулярную колонку в Международном журнале нарративной терапии и работы с сообществами, в которой будут освещаться «феминизм, терапия и нарративные идеи». В этой колонке мы планируем обсуждать четыре вопроса, поднятые в работах Эстель Б. Фридман (из книги No Turning Back: The history of feminism and the future of women, 2002, стр. 12):

• Как гендер влияет на нашу работу? То есть, каким образом женский опыт меняет наше понимание семей и взаимоотношений, и чем разные женщины отличаются друг от друга?
• Как сложилось, что феминизм вообще бросил вызов психотерапии, и каким образом этот вызов изменился с течением времени и в различных социо-культурных и организационных условиях?
• К чему стремятся терапевты и специалисты по работе с сообществами, придерживающиеся ценностей и принципов феминизма? То есть, каким образом феминистские интерпретации неравноправия в семьях и взаимоотношениях приводят к новому пониманию терапии и работы с сообществами и к новым формам практики?
• Куда движется феминистски-ориентированная терапия, и какие стратегии наилучшим образом выражают понимание феминистской работы с отдельными людьми, семьями, группами и сообществами?

Мы будем очень рады, если вы пришлете нам свои соображения по поводу любой из этих тем.

Пишите в Далвич-центр dulwich@dulwichcentre.com.au, и ваши идеи станут частью продолжающихся дискуссий и публикаций. Спасибо!

 

Заметки о различных видах и направлениях феминизма

Что такое феминизм?

Похоже, что у каждого есть свое собственное понимание или «определение» феминизма, и многие из них не тождественны друг другу. Собирая воедино эти материалы, мы обнаружили, что существует множество возможных ответов на вопрос «что такое феминизм», и забеспокоились, что подобная терминологическая путаница может усложнить беседы о различном опыте. Поэтому здесь мы хотели бы привести некоторые из сосуществующих и зачастую противоречащих друг другу представлений о том, что такое феминизм. Мы поговорим о способах самоопределения феминизма и в особенности обратим внимание на то, как разные представления могут повлиять на нашу терапевтическую практику.

Здесь мы представим только достаточно общее и краткое описание и назовем ключевые темы и вопросы в надежде, что ссылки на литературу дадут возможности для более подробного исследования. Те течения феминизма, которые мы здесь рассмотрим, относятся к историческому периоду с 1960-х годов и позже (так называемая «вторая волна» феминистского действия). Хотя мы не сосредотачиваемся на более широкой истории женского движения, очевидно, что вторая волна феминизма основывается на трудах и достижениях женщин, действовавших раньше.

Первые три «типа» феминизма, которые мы представим ниже, возникли в 1960-70-е гг. Похоже, что когда звучит вопрос «что такое феминизм», большинство людей в ответ приводит набор идей «либерального феминизма», «социалистического феминизма» и «радикального феминизма».

Либеральный феминизм основывается на стремлении иметь равные права с мужчинами, особенно в публичных сферах жизни. Многие люди, когда их спрашивают: «что такое феминизм?», отвечают, что это политическая идеология, направленная на обеспечение равных прав мужчин и женщин. Феминизм бросает вызов отношениям власти между мужчинами и женщинами, приводящим к тому, что женщины систематически оказываются в менее привилегированном положении. Либерально-феминистское мышление укоренено в идее о правах человека (индивида), свободе и автономии, а также в представлении об отсутствии принципиальных различий между мужчинами и женщинами. В стремлении обеспечить женщинам законное место в публичной сфере, либеральный феминизм заявляет, что если мужчины и женщины в равной степени являются людьми, то у женщин столько же прав заниматься той же деятельностью, которой занимаются мужчины, сколько и у самих мужчин. Таким образом, равноправие становится вопросом доступа (например, при рассмотрении ситуации «стеклянного потолка»), а процессы, направленные на достижение изменений, — это в основном процессы реформ.

Радикальный феминизм, с другой стороны, оспаривает мнение, что мужчины и женщины в целом не отличаются друг от друга, отвергает идею об ассимиляции в мужском мире, а вместо этого предлагает праздновать отличия женщин от мужчин. Радикальный феминизм рассматривается как движение женщин, направленное на создание новых возможностей и новых мест для женщин в обществе, чтобы воспевать женские способы существования и женский вклад в жизнь. В рамках радикального феминизма особенно ценится отличие женщин (что невозможно в рамках либерального феминизма) и переживание общего «сестричества». Акцент ставится на то, каким образом женщины подвергаются притеснению именно как женщины, и оно рассматривается как более значимое, чем притеснение по признаку принадлежности к любой иной социальной группе. Хотя это убеждение было оспорено недавними представительницами радикального феминизма, а также цветными феминистками, в 1960-70-х гг. белые радикальные феминистки считали, что у всех женщин, независимо от их возраста, расы, культуры, этнической и классовой принадлежности, больше общего друг с другом, чем с мужчинами. Все мужчины рассматривались как обладающие большей властью, нежели женщины. Данные базовые предпосылки вели к сепаратизму, тенденции отделения от мужчин, а также к признанию и почитанию лесбийских отношений. Признание ценности женского опыта и отрицание публичной сферы как созданной мужчинами и для мужчин привело к сосредоточению на приватной сфере, в первую очередь на деторождении, сексуальности и телах женщин; радикальные феминистки стремились вернуть женщинам право владения и управления собственными телами.

Социалистический (марксистский) феминизм был третьим основным течением, которое можно выделить в 1960-70-е гг. (хотя у него, так же, как у либерального феминизма, долгая история). В рамках социалистического и марксистского феминизма, борьба против сексуального притеснения рассматривалась как часть более широкой борьбы, направленной на трансформацию сообществ и социума в целом. Вопросы классовой принадлежности, права трудящихся и необходимость коренным образом изменить образ жизни в западных обществах стояли на повестке дня наравне с необходимостью разобраться с притеснением по гендерному признаку.

Феминизм черных/цветных/коренных народов. Некоторые из наиболее ранних вызовов универсализации женского опыта в рамках либерального и радикального феминизмов были брошены цветными женщинами из Северной Америки, в частности, белл хукс; они прямо указывали на те допущения, которые белые феминистки делали о «женщине» и «женском» как универсальных категориях. Перечитывая с нынешней позиции работы радикальных и либеральных феминисток 1960-70-х гг., нетрудно увидеть, насколько взгляды авторов укоренены в позиции белых представителей среднего экономического класса. Представление о «сестричестве», объединенном узами общего женского опыта, более значимого, чем другие категории притеснения, было опротестовано женщинами, маргинализованными по признаку расы и социально-экономического класса. В то же самое время индивидуализированные представления об «обладании всем», к которому стремились некоторые либеральные белые феминистки, были оскорбительны для женщин, не имевших возможности доступа к жизненному стилю среднего экономического класса, либо не заинтересованных в воспроизведении этих способов жить. Черные и цветные феминистки, представительницы коренных народов подвергли сомнению многие допущения западного феминизма, создали новые способы понимания и трансформации женского опыта в рамках конкретных культур, а также предложили новый взгляд на необходимые аспекты кросс-культурного сотрудничества (см. Moraga & Anzaldua, 1983; Lorde, 1984; hooks, 1989; Huggins, 1998; Tamasese, 2001).

Постструктуралистский/постмодернистский феминизм. В 1980-90-х гг. стали доступны новые способы рассмотрения дискурса феминизма. Постструктуралистский феминизм вновь привлек внимание к многообразию женского опыта, в противоположность представлению, что женщины как группа «объединены врожденной тождественностью». Отражая более широкую постструктуралистскую позицию, в рамках постструктуралистского феминизма присутствует скепсис в отношении полезности представления о женщинах как о единой группе. Эти феминистки бросают вызов устоявшимся категориям пола, класса, расы, этнической принадлежности и ставят акцент на множественности смыслов при рассмотрении идентичности. Феминистки постструктуралистского толка утверждают, что есть множество конкретных способов, которые необходимо использовать для дестабилизации отношений власти в жизни каждой женщины. Постмодернистский феминизм также заинтересован в распаковке и рассмотрении того набора идей, который лег в основу феминизма, чтобы уделить внимание как бы само собой разумеющимся представлениям, в особенности – способам внедрения универсальных норм женственности, одновременно маргинализующим и реифицирующим различия (см. Heckman, 1996; Weedon, 1987; Hare-Mustin & Marecek, 1990).

Французские феминизмы. Несколько французских авторов феминистского толка (Irigary, 1985; Kristeva, 1984; Cixous, 1994) располагаются на пересечении либерального, социалистического и радикального феминизма 1960-70-х, и постмодернистского/постструктуралистского феминизма, который развивался в 1980-90-х гг. Эти авторы бросили вызов тому, как «мужской опыт» позиционируется в качестве первичного в рамках психоанализа. Они описывают, каким образом женский опыт, не соответствующий установленным нормам, классифицируется как «неполноценный». Деконструкция становится орудием, позволяющим увидеть, как работает этот процесс обесценивания и как определенные допущения о «нормальности» обретают власть. Французские феминистки, хотя и используют многие инструменты постструктурализма, остаются погруженными в психоаналитическое мышление, в частности, разделяют убеждение, что бессознательное продуцируется некой универсальной структурой.

Квир-феминизм. Работы феминисток постструктуралистского направления, например, Джудит Батлер (Butler, 1989) также оказали влияние на развитие квир-теории и связанного с ней квир-феминизма. Квир-теория заинтересована в том, чтобы дестабилизировать все фиксированные категории идентичности, в частности, представления о мужском и женском, а также гомосексуальном и гетеросексуальном. «Я» (идентичности) людей рассматриваются как социально сконструированные в отношениях власти, а так как в любой момент сосуществует множество меняющихся отношений власти, «я» (идентичность) видится как нечто текучее. Возможно, наиболее заметными являются те квир-активисты (трансгендеры и интерсекс-люди), которые бросают вызов устоявшимся представлениям о мужском и женском, а также авторы-бисексуалы, подвергающие сомнению дихотомию гетеросексуальной/гомосексуальной идентичности (см. Nestle, Howell & Wilchins, 2002; Gibian, 1999).

Мы включили в статью очень краткие и бедные описания различных типов или направлений феминизма. Есть множество других течений, которые мы здесь не упомянули, включая и те, чья история началась гораздо раньше «второй волны» 1960-70-х. Мы очень рекомендуем читателям обратиться к источникам, перечисленным ниже, а также упомянутым в ссылках в тексте, чтобы получить более подробный ответ на вопрос «что такое феминизм?»

 

Рекомендуемая литература

«Карманный путеводитель по феминизму»: Chris Beasley (1999). What is Feminism Anyway? Understanding contemporary feminism. Sydney: Allen & Unwin.

Последние 10 лет Крис ведет в Аделаиде лекции по исследованию женского опыта; эта книга написана доступным и ясным языком. Мы очень ее рекомендуем.

Estelle Freedman (2002). No Turning Back: The history of feminism and the future of women. London: Profile Books. См. также сайт http://www.noturningback.stanford.edu

В этой подробной и вдохновляющей книге, написанной преподавателем истории и исследований женского опыта из Стэнфордского университета, излагается богатая история различных феминизмов в разных уголках мира.

Об этих материалах

Эта статья – результат сотрудничества множества авторов. Мы разослали список вопросов нашим коллегам в Австралии, США, Мексике и Великобритании. Получив ответы, мы собрали их воедино, отредактировали и вновь разослали всем авторам, чтобы гарантировать, что всех устраивает получившийся результат. Пожалуйста, обратите внимание, что примеры из практики, используемые в этой главе, в некоторых случаях являются «амальгамой» историй нескольких клиентов; некоторые идентифицирующие детали были изменены для сохранения конфиденциальности, а также в некоторых случаях были сделаны небольшие литературные допущения. Тем не менее, все эти примеры реалистично представляют специфику нашей работы, и в их основе лежат реальные прототипы.

Мы бы хотели поблагодарить всех, кто прислал нам свои ответы на вопросы, из которых была составлена эта статья. Это Кэтрин Батлер, Шерил Уайт, Кэйтэ Вайнгартен, Джейн Спиди, Мерседес Мартинес, Ванесса Джексон, Кэрол Халиуэлл, Зоя Кэйзан, Леони Симмонс, Лиза Берндт, Джоан Макнамара, Клэр Ральфс, Тэмсин Бэйкер, Джасси Верко и Маня Висщедайк. Мы бы также хотели признать вклад команды издательства Dulwich Centre Publications: Шерил Уайт изначально предложила эту тему и активно участвовала в работе над статьей на всем ее протяжении, Дэвид Денборо вложил массу писательских и редакторских усилий, Джейн Хэйлс сверстала текст и поддерживала контакт со всеми авторами.

Мы хотели бы также поблагодарить всех тех женщин, с которыми мы работали в терапии и чьи идеи, точки зрения и брошенные нам вызовы представлены в этой статье.

Примечание

Пожалуйста, имейте в виду, что когда в этих материалах идет речь о нарративной терапии, имеются в виду подходы, разработанные в Австралии и Новой Зеландии, а не другие школы и направления, разработанные в США или Скандинавии, тоже использующие метафору нарратива.

Литература

Anderson, L. (ed.) (1995). Bedtime Stories for Tired Therapists. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Beasley, C. (1999). What is Feminism Anyway? Understanding contemporary feminism. Sydney: Allen & Unwin.

Bird, J. (2000). The Heart’s Narrative. Auckland, Edge Press.

Boston Women’s Health Book Collective (1998). Our Bodies, Ourselves: For the new century. New York: Touchstone.

Bracho, A. (2000). Toward a healthy community: The work of Latino Health Access. Dulwich Centre Journal, №3.

Butler, J. (1989). Gender Trouble: Feminism and the subversion of identity. London: Routledge.

Carey, M. (1998). Communities of shared experience. In Gecko: a journal of deconstruction and narrative ideas in therapeutic practice, Vol.1.

Carey, M., & Russell, S. (2003). Outsider-witness practices – Some answers to commonly asked questions. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №1.

Carey, M., & Russell, S. (2002). Externalising – commonly asked questions. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №2.

Chesler, P. (1997). Women and Madness. New York: Four Walls Eight Windows.

Cixous, H. (1994). The Helene Cixous Reader. Ed. by Susan Sellers. London, Routledge.

Comment (1995). Discussions, dialogues and interviews about homophobia and heterosexual dominance. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Eliason, M. (1996). Who Cares? Institutional barriers to health care of lesbian, gay and bisexual persons. New York: National League of Nursing.

Epston, A. (1993). Professional sexual abuse. Special issue of Dulwich Centre Newsletter, №№3&4.

Epston, D. & White, M. (1990). Narrative Means to Therapeutic Ends. New York: W.W.Norton.

Feinberg, L. (1998). Trans Liberation: Beyond pink or blue. Boston: Beacon Press.

Freedman, E.B. (2002). No Turning Back: The history of feminism and the future of women. London: Profile Books.

Freedman, J. & Combs, G. (2002). Gender stories. In Narrative Therapy with Couples… and a whole lot more! Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Freer, M. (1997). Taking a defiant stand against sexual abuse and the mother-blaming discourse. Gecko: a journal of deconstruction and narrative ideas in therapeutic practice, №1.

Gibian, R. (ed.) (1999). Bisexuality: identity, politics and partnerships. Special issue of Dulwich Centre Journal, №1.

Grieves, L. (1997). From beginning to start: The Vancouver Anti-Anorexia Anti-Bulimia League. Gecko: a journal of deconstruction and narrative ideas in therapeutic practice, №2.

Hall, R. (1996). Partnership accountability. In McLean, C., Carey, M., & White, C. (eds.) Men’s Ways of Being. Boulder, Colorado: Westview Press.

Hare-Mustin, R.T. (1978). A feminist approach to family therapy. Family Process, 17:181-194.

Hare-Mustin, R.T. (1987). The problem of gender in family therapy theory. Family Process, 26:15-27.

Hare-Mustin, R.T., & Marecek, J. (1990). Making a Difference: Psychology and the construct of gender. New Haven: Yale University Press.

Hare-Mustin, R. (2001). Thinking differently about gender. In Working with the Stories of Women’s Lives. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Hartman, A. (1994). Reflection and Controversy: Essays on social work. Washington: NASW Press.

Hartman, A. & Laird, J. (1983). Family Centered Social Work Practice. New York: Free Press.

Hekman, S. (ed.) (1996). Feminist Interpretations of Michel Foucault. Pennsylvania: Pennsylvania State University Press.

hooks, b. (1989). Talking Back: Thinking feminist, thinking black. Boston: South End Press.

Hewson, D. (1993). Heterosexual dominance in the world of therapy. Dulwich Centre Journal, №2. Reprinted in Denborough, D. (ed.) (2002). Queer Counselling and Narrative Practice. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Howard, J. (2001). Mothers and sons: Bringing up boys as a sole parent. Melbourne: Thomas C. Lothian Pty Ltd.

HREOC (Human Rights and Equal Opportunity Commission) (1997). Bringing Them Home: National Inquiry into the Separation of Aboriginal and Torres Strait Islander Children from Their Families.

Huggins, J. (1998). Sister Girl. Brisbane: University of Queensland Press.

Irigary, I. (1985). This Sex Which Is Not One. New York: Cornell University Press.

Jackson, V. (2002). In our own voice: African-American stories of oppression, survival and recovery in mental health systems. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №2.

James, K. (2001). Feminist reflections on family therapy an working on the issue of men’s violence. An interview in Denborough, D. (ed.): Family Therapy: Exploring the field’s past, present and possible futures. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

James, K. & McIntyre, D. (1983). The reproduction of families: The social role of family therapy? Journal of Marital Family Therapy, 9: 119-129.

James, K. & McIntyre, D. (1989). A momentary gleam of enlightenment: Towards a model of feminist family therapy. Journal of Feminist Family Therapy, 3:3-24.

Jenkins, A. (1990). Invitations to Responsibility: The therapeutic engagement of men who are violent and abusive. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Kathy (1999). Experiences of homelessness. Dulwich Centre Journal, №3.

Kamsler, A. (1990). Her-story in the making: Therapy with women who were sexually abused in childhood. In Durrant, M. & White, C. (eds). Ideas for Therapy with Sexual Abuse. Adelaide: Dulwich Centre Publications. Reprinted in White, C. & Denborough, D. (1998). Introducing Narrative Therapy: A collection of practice-based papers. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Kitzinger, C. & Perkins, R. (1993). Changing Our Minds: Lesbian feminism and psychology. New York: New York University Press.

Koedt, A. (1970). The myth of the vaginal orgasm. In Gunew, S. (ed.) (1991). A Reader in Feminist Knowledge. London & New York: Routledge.

Kramer, M. & Ingram, K. (1998). Busting out – breaking free: A group program for young women wanting to reclaim their lives from anorexia nervosa. In White, C. & Denborough, D. (eds.) Introducing Narrative Therapy: A collection of practice-based papers. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Kristeva, J. (1984). Revolution in Poetic Language. New York: Columbia University Press.

Laird, J. (1989). Women and stories: Restorying woman’s self-constructions. In McGoldrick, M., Anderson, C., & Walsh, F. (eds.) Women in Families. New York: W.W.Norton.

Laird, J. (ed.) (1999). Lesbians & Lesbian Families: Reflections on theory and practice. New York: Columbia University Press.

Laird, J. (2001). Women’s stories. An interview in Denborough, D. (ed.): Family Therapy: Exploring the field’s past, present and possible futures. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Laird, J., & Green, R.-J. (Eds.) (1996). Lesbians and Gays in Couples and Families: A handbook for therapists. San Francisco: Jossey-Bass.

Law, I. (1994). Adopting the principle of pro-feminism. In Dulwich Centre Newsletter, №№ 2&3

Lester, J. (2001). Rekindling family: Responding to violence in Aboriginal families. In Wingard, B. & Lester, J. Telling Our Stories in Ways That Make us Stronger. Adelaide, Dulwich Centre Publications.

Linnell, S. & Cora, D. (1993). Discoveries: A group resource guide for women who have been sexually abused in childhood. Sydney: Dympna House.

Lorde, A. (1984). Sister Outsider. New York: Crossing Press.

Mann, S. (2000). Collaborative representation. Gecko: a journal of deconstruction and narrative ideas in therapeutic practice, №2.

Mann, S. & Russell, S. (2002). Narrative ways of working with women survivors of childhood sexual abuse. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №3.

McAdams-Mahmoud, V. (2002). We are making history now. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №2.

McGoldrick, M. (ed.) (1998). Revisioning Family Therapy: Race, class and gender in clinical practice. New York: Guilford.

McGoldrick, M. (ed.) (2001). Creating home. An interview in Denborough, D. (ed.) Family Therapy: Exploring the field’s past, present and possible futures. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

McGoldrick, M., Anderson, C.M., & Walsh, F. (eds.) (1989). Women in Families: A framework for family therapy. New York: W.W.Norton.

McGrath, B. (1999). From little things… Dulwich Centre Journal, №3.

McPhie, L. & Chaffey, C. (1998). Group work with young women who have experienced sexual assault. Gecko: a journal of deconstruction and narrative ideas in therapeutic practice. Vol.1. Reprinted in 1999 in Extending Narrative Therapy. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Moraga, C. & Anzaldua, G. (eds.) (1983). This Bridge Called My Back: Writings by radical women of colour. New York: Kitchen Table: Women of Color Press (second edition).

Morgan, A. (2002). Beginning to use a narrative approach in therapy. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №1.

Nataf, Z.I. (1996). Lesbians Talk Transgender. London: Scarlet Press.

Nestle, J. (2003). Responding with history and story. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №1.

Nestle, J., Howell, C. & Wilchins, R. (eds.) (2002) GENDERQUEER: Voices from beyond the sexual binary. Los Angeles: Alyson Publications.

Nichols, C. (1999). A story of survival. In Extending Narrative Therapy: A collection of practice-based papers. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Nosworthy, S., & Lane, K. (1998). How we learned that scratching can really be self-abuse: Co-research with young people. In White, C., & Denborough, D. (eds.) Introducing Narrative Therapy: A collection of practice-based writings. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

O’Leary, P. (1999). Liberation from self-blame: Working with men who have experienced childhood sexual abuse. In Extending Narrative Therapy: A collection of practice-based papers. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Pirelli Benestad, E.E. (2002). Gender belonging: children, adolescents, adults and the role of the therapist. In Denborough, D. (ed.) Queer Counselling and Narrative Practice. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Power to Our Journeys Group (Sue, Mem and Veronica). (1999). Documents and treasures. In Narrative Therapy and Community Work: A conference collection. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Roth, S. (1985). Psychotherapy with lesbian couples: Individual issues, female socialization, and the social context. Journal of Marital and Family Therapy, 11:273-286.

Russell, S., & Carey, M. (2002). Re-membering: responding to commonly asked questions. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №3.

Silent Too Long, (2000). Embracing the old, nurturing the new. Dulwich Centre Journal, №№1&2.

Silverstein, O., & Rashbaum, B. (1994). The Courage to Raise Good Men. New York: Viking.

Slattery, G. (2000). Working with young men: Taking a stand against sexual abuse and sexual harassment. Dulwich Centre Journal, №№1&2.

Sliep, Y. (1996). Pang’ono pang’ono ndi mtolo – little by little we make a bundle. Dulwich Centre Newsletter, №3.

Speedy, J. (2001). Feminism, therapy and politics. In Working with the Stories of Women’s Lives. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Tamasese, K. (2001). Talking about gender and culture. In Working with the Stories of Women’s Lives. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Tamasese, K., & Waldegrave, C. (1996). Cultural and gender accountability in the ‘Just Therapy’ approach. In McLean, C., Carey, M., & White, C.: Men’s Ways of Being. Boulder, Colorado: Westview Press.

Thomas, L. (2002). Poststructuralism and therapy – what’s it all about? International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №2.

Verco, J. (2002). Women’s outrage and the pressure to forgive: working with survivors of childhood sexual abuse. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №1.

Walters, M., Carter, B., Papp, P. & Silverstein, O. (1988). The Invisible Web: Gender patterns in family relationships. New York: Guilford Press.

Ward, B. (1984). Father-Daughter Rape. London: The Women’s Press.

Weedon, C. (1987). Feminist Practice and Poststructuralist Theory. Oxford: Blackwell.

Weingarten, K. (1997). The Mother’s Voice: Strengthening intimacy in families (second edition). New York: Guilford Press.

Weingarten, K. (2001). Making sense of illness narratives: Braiding theory, practice and the embodied life. In Working with the Stories of Women’s Lives. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

White, C., & Hales, J. (eds.) (1997). The Personal is the Professional: Therapists reflect on their families, lives and work. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

White, M. (1995). A conversation about accountability. In White, M. Re-Authoring Lives: Interviews and essays. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

White, M. (1997). Narratives of Therapists’ Lives. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

White, M. (2000). Reflecting-team work as definitional ceremony revisited. In White, M. Reflections on Narrative Practice: Essays and Interviews. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

White, M. (2001). The narrative metaphor in family therapy. An interview in Denborough, D. (ed.) Family Therapy: Exploring the field’s past, present and possible futures. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Wingard, B., & Lester, J. (2001). Telling Our Stories in Ways that Make Us Stronger. Adelaide: Dulwich Centre Publications.

WOWSafe. (2002). Seeking safety and acknowledgement: Women who have experienced domestic violence. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, №1.

Дополнительная литература по феминизму

Bulkin, E., Pratt, M.B., & Smith, B. (1984). Yours in Struggle: Three feminist perspectives on anti-semitism and racism. New York: Firebrand Books.

Crenshaw, K. (1997). Intersectionality and identity politics: learning from violence against women of color. In Lyndon Shanley, M., & Narayan, U. (eds.) Reconstructing Political Theory: Feminist perspectives. University Park, PA: Pennsylvania State University Press.

De Ishtar, Z. (1994). Daughters of the Pacific. Melbourne: Spinifex.

Findlen, B. (ed.) (1995). Listen Up: Voices from the next feminist generation. Seattle: Seal Press.

Hekman, S. (1996). Feminist Interpretations of Michel Foucault. University Park, PA: Pennsylvania State University Press.

Jackson, S., & Scott, S. (1996). Feminism and Sexuality: A reader. Edinburgh: Edinburgh University Press.

Sabbagh, S. (ed.) (1996). Arab Women: Between defiance and restraint. New York: Olive Branch Press.

White, E. (ed.) (1994). The Black Women’s Health Book: Speaking for ourselves. Seattle: Seal Press.

Wilkinson, S., & Kitzinger, C. (1993). Heterosexuality: A feminism and psychology reader. London: Sage.

Арабский феминизм

Уже после опубликования этой статьи Роуз Накад привлекла наше внимание к тому, что мы совершенно не включили в нее арабскую феминистскую точку зрения. Мы сожалеем об этом упущении и благодарны Роуз за то, что она указала нам на него и познакомила с разнообразной арабской феминистской литературой. Интересующимся мы рекомендуем следующие книги:

Badran, M., & Cooke, M. (eds.) (1990). Opening the Gates: A century of Arab feminist writing. Bloomington: Indiana University Press.

Sabbagh, S. (ed.) (1996). Arab Women: Between defiance and restraint. New York: Olive Branch Press.

Дополнительная литература о маскулинности

Denneny, M., Ortleb, C., Steele, T. (1984). The View from Christopher Street: Journalism from America’s leading gay magazine. London: Chattoe & Windus.

McLean, C., Carey, M., & White, C. (1996). Men’s Ways of Being. Boulder, Colorado: Westview Press.

Stoltenberg, J. (1989). Refusing to Be a Man: Essays on sex and justice. NewYork: Meridian.

 

Веб-сайты                             

Коллекции классических трудов по феминизму

http://www.cwluherstory.com/CWLUArchive/classic.html

http://scriptorium.lib.duke.edu/wlm/