Признание вклада «клиента» в то, что работает в терапевтических беседах
Аманда Редстоун
Статья, опубликованная в Международном журнале нарративной терапии и работы с сообществами, 2004, № 2
оригинал статьи находится на сайте http://www.theinstituteofnarrativetherapy.com
перевод Дарьи Кутузовой
Мне довелось в жизни поработать в разных терапевтических подходах – и в разных подходах побыть «клиентом». Я осознаю, что в культуре существуют дискурсы, отдающие привилегированное положение профессиональному опыту консультанта в том, чтобы оценить терапию как «успешную»; при этом любые «терапевтические неудачи» размещаются внутри «клиента» — в форме «отрицания», «сопротивления» и т.п. У меня подобное понимание вызывает ощущение, что нечто очень важное оказывается упущенным. Мне интересно находить такие способы расспрашивания людей, обращающихся за помощью, о том, что для них работает, чтобы их собственный вклад в терапевтические беседы оказывался признанным. Вот некоторые из вопросов, которые я пытаюсь исследовать:
— как люди воспринимают нарративные терапевтические беседы?
— каким образом нарративный способ говорения, а также понимания мира, соотносится к предпочитаемыми убеждениями и ценностями самого человека?
— как люди относятся к тому, что у них спрашивают, что для них оказалось максимально полезным в терапевтической беседе?
— каким образом эти вопросы могут сделать так, чтобы отношения власти в терапии оставались видимыми?
— как можно так структурировать эти вопросы, чтобы это способствовало более насыщенному описанию заявлений людей о собственной идентичности, а также развитию альтернативных, предпочитаемых историй их жизни?
Именно эти вопросы представляются мне важными, когда я пытаюсь разработать способ оценки нарративных терапевтических бесед, который бы признавал вклад клиентов в то, «что работает» в терапии.
Начало
Приступая к исследованию, я обнаружила, что мне важно удерживать в фокусе внимания три вопроса:
1. Какие карты нарративной практики могут оказаться полезными для того, чтобы расспросить людей об их опыте участия в нарративных беседах?
2. Как я могу проводить это исследование так, чтобы оно было полезным не только мне в моей работе, но и тем людям, которые принимают в нем участие?
3. Какие этические соображения я должна учитывать?
Размышляя об этих вопросах, я решила пригласить людей, обращающихся ко мне за консультацией, принять участие в со-исследовании. Я подумала, что формат пересмотра может быть хорошей моделью для размышлений людей об их опыте участия в терапии. Я решила воспользоваться картой пересочинения (восстановления авторской позиции) (Epston & White, 1990; Carey & Russell, 2003) для того, чтобы более насыщенно описать то, что показалось людям полезным в наших беседах. Я надеялась, что это будет эксперимент в рамках со-исследования – мы будем совместно изучать, что же в нарративном подходе представляется людям полезным, и какие существуют связи между подходом – и тем, что люди ценят в жизни. Мне было важно четко и открыто признать, какой вклад люди, обращающиеся ко мне за помощью, вносят в мою жизнь и работу.
Однако результатом этих начальных бесед в рамках со-исследования оказалось размещение в центре внимания моих навыков, и «децентрирование» усилий клиентов. Я не учла всепроникающее влияние доминирующих дискурсов о психотерапии. Люди, приходившие ко мне на консультацию, не осознавали собственный вклад в наше совместное терапевтическое предприятие, и приписывали различные улучшения в своей жизни исключительно моим терапевтическим умениям и профессиональному опыту. Эти беседы, впрочем, не привели к какому-либо катастрофическому результату, я сумела найти способы снова вернуть в центр внимания собственные знания и умения людей, но эти беседы указали мне на сложности, с которыми я почувствовала необходимость разобраться. Эти сложности были связаны с отношениями власти в терапии и с дискурсами, из которых они происходят (White, 2001). Центрирование моих умений и знаний в беседах, направленных на со-исследование, заставило меня еще внимательнее рассмотреть отношения власти в терапии. Эти первые беседы очень огорчили меня, потому что они противоречили целям моей работы и никак не соответствовали моей практике. Меня осенило, что, пытаясь создать этот новый прием работы, я определенным образом ставила микро-мир терапии «выше» макро-контекста жизни людей (White, 1997). Задавая вопросы, сосредотачивавшиеся только на позитивных изменениях, имевших место в комнате для консультаций, я не создавала для людей возможности признать те важные шаги, которые они предприняли у себя дома, в своих отношениях с близкими, в жизни, — и происшедшие в результате позитивные изменения. Это осознание, с одной стороны, шокировало меня, а с другой стороны – обеспечило возможность поразмыслить о том, какие этические принципы важны для меня в работе. Я осознала, что я хотела создать «беседу пересмотра», в которой в центре бы оказались усилия и шаги, предпринятые самими людьми, обратившимися за консультацией, а мои знания и мой вклад оказались бы децентрированными. Мне хотелось, чтобы в центре этих бесед оказались ценности и принципы самих людей, чтобы мы могли признать, как эти ценности направляли наши терапевтические беседы.
Чтобы не упустить из виду свои намерения, я решила создать формат беседы пересочинения, который бы помог мне «простроить опоры» для исследования и формулирования ценностей, вносимых людьми, обращающимися за помощью, в терапевтическую ситуацию. Я приведу эту вспомогательную структуру ниже:
1. Не могли бы вы рассказать мне о том, как вы «вступили» в эти терапевтические беседы? Что вы делали?
2. Как бы вы обозначили эти способы вступить в беседу? По душе ли они вам? Почему?
3. С какими вашими намерениями и целями в отношении вашей жизни эти способы гармонируют?
4. Как вы подготовились к этому? Какие шаги вы предприняли, чтобы подготовиться? Каких умений это потребовало от вас? Возможно, вы опирались на какой-то опыт – на какой?
5. Какие ценности и убеждения побудили вас подготовиться к вступлению в терапевтические беседы – и вступить в них подобным образом?
6. Как эти ценности и убеждения появились и развивались в вашей жизни? Если бы я была знакома с вами раньше, какие бы ваши поступки, отражающие эти ценности и убеждения, я могла бы заметить? Вы можете рассказать мне историю об этом?
7. Во что вы тогда верили, как понимали мир? Какие у вас есть жизненные принципы, касающиеся взаимодействия с людьми, выражением которых является это участие?
8. Кто в вашей жизни, кто разделяет эти принципы, мог бы присоединиться к вам и поддержать вас?
9. Может быть, это живой или умерший человек? Или персонаж из книги или фильма? Как вам кажется, что бы они подумали о тех позитивных изменениях, которые происходят в результате применения этих способов участия?
10. Помогают ли вам ваши отношения с этим человеком (персонажем) придерживаться этих способов жить, и выражать их в своей жизни?
11. Что вы отстаиваете, когда бережно храните и поддерживаете этот жизненный принцип? Какой мир вы стремитесь создать? Какие добровольные обязательства на себя берете?
12. Какие шаги вы могли бы предпринять для того, чтобы развить и укрепить эти способы бытия? Каким образом вы могли бы позаботиться об этом?
Я надеялась, что, центрируя подобным образом ценности людей, мы сможем более насыщенно описать альтернативные истории и предпочитаемые заявления людей о собственной идентичности.
Беседы с Кэй
Для того чтобы показать, как подобное исследование выглядит на практике, я хочу описать некоторые из моих бесед с женщиной по имени Кэй; в этих беседах использовались перечисленные выше вопросы. Я работала с Кэй в клинике, и на момент начала этой беседы у нас уже прошло пять встреч. Кэй открывала для себя много важного касательно собственной жизни, и это существенным образом меняло некоторые из давнишних и в основном негативных заключений о себе, которые у нее были. Кэй осознала, что сексуальное насилие, которому она подверглась со стороны отчима, никак не было связано с какой-либо ее «слабостью» и вообще не было ее виной.
Мы говорили с Кэй о множестве способов, которыми в течение многих лет она старалась защитить маму и сводных сестер. Эти способы, вновь ставшие видимыми, и решимость, о которой они свидетельствовали, служили противоядием против чувства вины, которое вновь нахлынуло на Кэй, когда она недавно узнала, что, невзирая на все ее усилия, ее сводные сестры тоже подвергались сексуальному насилию со стороны своего отца.
Кэй упомянула, что в терапии ей особенно помогает то, каким образом она говорила о «себе-маленькой-девочке». Кэй сказала, что ей было действительно полезно посмотреть на эту маленькую девочку, как если бы она была «кем-то другим». Кэй назвала этот способ посмотреть «экстернализацией», и это оказалось большим сюрпризом для меня; я подумала, что, возможно, это повод расспросить о том, что еще могло быть полезным в наших терапевтических беседах. Я всегда после бесед с Кэй оставалась с ощущением, что она очень вовлекается в работу, и мне стало любопытно, что стоит за этим вовлеченным участием: о каких ценностях и убеждениях, касающихся отношений, говорит это участие?
Я подумала, что формат пересмотра, над которым я работаю, мог бы помочь укрепить и развить некоторые из этих новых и предпочитаемых заключений Кэй о самой себе. Я также надеялась, что более видимыми могут стать ценности и намерения, лежащие в основе этих новых заключений об идентичности.
Я открыто сформулировала для Кэй мои цели и задачи в этом разговоре, задав тем самым контекст. Чтобы остаться в децентрированной позиции, я объяснила Кэй, что меня интересует именно то, что она сама вносит в наши беседы, а не обзор моих навыков и умений. Я рассматриваю такое задание контекста как часть децентрированной практики (White, 1997). Делая свои намерения прозрачными, я надеялась пригласить Кэй рассмотреть, что она вносит в терапевтические беседы, и как ее вклад может соотноситься с теми практиками взаимоотношений и «техниками себя», которые очевидно проявляются в макроконтексте ее жизни.
Хочу отметить: в те моменты, когда кажется, что я «вношу свои определения», я, на самом деле, цитирую слова Кэй из наших предыдущих бесед.
Когда мы начали эту беседу, мне стало яснее, каким образом наши беседы оказались полезными для Кэй:
Аманда: … Я помню, что ты говорила, что тебе страшновато, что ты была разочарована тем, что тебе пришлось обратиться на терапию, но при этом ты очень быстро начала рассказывать…
Кэй: Именно это мне всегда было сложно, потому что я знала, что мне НАДО с кем-то поговорить, с кем-то посторонним, и тем не менее, я очень неохотно на это шла. Мне оказалась полезной экстернализация.
Аманда: Такой подход… он всегда был тебе полезен?
Кэй: Я не знаю, потому что я вот таким образом никогда никому не рассказывала о своих проблемах. Если я кому-то раньше и рассказывала, то только знакомым, и я очень осторожничала, потому что не хотела их расстраивать… а это значило, что я не могла быть настолько честной.
Аманда: То есть, экстернализация помогла тебе более честно взглянуть на происходившее?
Кэй: Я думаю, что я по-другому стала воспринимать себя. Я взглянула на себя как на «кого-то еще», как на другую маленькую девочку, которая оказалась в такой позиции. Я как бы сделала шаг назад, и от этого из ситуации ушли чувства. Мне очень трудно это описать. Было проще представить, что это вот такой рассказ о ком-то еще, чтобы понять причины. Я как будто была более отстраненной в этот момент.
Аманда: То есть, ты говоришь, что в наших с тобой беседах ты воспринимала себя как кого-то еще, как маленькую девочку, и когда ты воспринимала себя так, тебе стало легче понять более широкий контекст, все то, что происходило… так?
Кэй: Ага.
Аманда: То есть дело было не только в тебе?
Кэй: Да.
Аманда: Что оказалось полезным из того, что ты еще заметила? Было ли полезно понять, насколько больше и сильнее был отчим? Именно эти идеи стали тебе доступнее, или какие-то еще?
Кэй: Да, думаю, да… и когда я так думаю, смотрю на себя как на другого человека, дает мне возможность понять это все, не проваливаясь в чувства… Мне реально трудно описать это словами.
Аманда: То есть, ты говоришь, что чувства каким-то образом раньше затмевали то, как ты воспринимала произошедшие события? Какие были последствия у того, что чувства раньше это затмевали? О чем и как это заставляло тебя думать?
Кэй: Ну, на самом деле, это мне раньше вообще не давало как следует обдумать происшедшее. Какой-нибудь момент меня расстраивал, и дальше я пройти просто не могла. Но когда я на это смогла посмотреть так, как сейчас, я смогла отстраниться. Я каким-то образом не чувствовала столь же сильного гнева, как раньше, когда стала думать об этом. Я понимала, что речь обо мне, но для меня это было, как будто речь о ком-то другом. Как будто я вылезаю из угла, в который меня загнали, и смотрю на всю картину в целом.
Аманда: Нравится ли тебе это?
Кэй: Несомненно. То, что я могу немного отстраниться от всего этого и подумать: «вот в чем причина того, что произошло», — значит, что я не обязана говорить себе, что я дура.
Аманда: То есть ты чувствуешь себя более знающей, более умной…
Кэй: Я больше себе нравлюсь. Я думаю, что я неплохой человек. Каждый раз, когда я вспоминаю и расстраиваюсь, я могу себе сказать: «Нет, это не твоя вина. Ты знаешь, почему это произошло». Я раньше никогда об этом не задумывалась, потому что я всегда полагала, что это я сама всегда во всем виновата.
Определив, что оказалось для Кэй особенно полезным в наших предыдущих терапевтических беседах, мы более подробно исследовали последствия этого в жизни Кэй, какие это открыло для нее новые навыки и кто меньше всех удивился бы, узнав о них. Чтобы передать, что мы обсудили в этой беседе, я процитирую здесь терапевтическое письмо, которое я написала Кэй по итогам этой встречи. Но прежде я процитирую то, что эти беседы с Кэй значили для меня: в конце этой встречи я озвучила важность этих бесед для меня (в формате так называемой «практики возвращения» (taking-it-back practice, White, 1997)):
Аманда: Мы обсуждали с тобой, что было для тебя важно в этих беседах и какие ценности ты в них внесла. Ты рассказала, что теперь ясно видишь, в каком направлении двигаешься в своей жизни уже некоторое время, и назвала те новые способы думать, которые ты бы хотела освоить лучше и сделать своими. Я поняла, что тебе было полезно, как ты сказала, «экстернализовать эту маленькую девочку, которой ты была». Это многое для тебя прояснило, и ты смогла взглянуть на свою жизнь, как если бы это был рассказ о ком-то еще. Я также поняла, что тебе было полезно учесть более широкий контекст – тот ландшафт, на котором разворачивается история, отношения власти в семье твоих родителей, а также ценности культуры, в которой ты живешь. Я понимаю из сегодняшнего разговора, что было полезно связывать воедино разные события, когда мы делали более видимыми те ценности, которые ты отстаиваешь всю жизнь – быть порядочным человеком, и те жизненные принципы, которых ты придерживаешься: поддерживать других, заботиться о них, уважать себя. Ты сказала, что для тебя оказалось полезно устанавливать связи между событиями. Это так?
Кэй: Да, потому что я до сих пор не осознавала историю всего этого.
Аманда: Если ты не против, я бы сейчас хотела тебе рассказать, что это значит для меня – участвовать в этих беседах с тобой.
Кэй: Я не против.
Аманда: Мне, как и тебе, нужно несколько отстраниться от событий, чтобы подумать о них, но сейчас вот я для себя выношу напоминание о том, насколько важно расспрашивать людей о том, что людям в их собственном детстве кажется невидимым. Особенно, если там был опыт насилия. От тебя и от других женщин я знаю, что в этом очень много чувства вины.
Кэй: Да, много.
Аманда: И что важно суметь взглянуть на то, что за этим.
Кэй: Да.
Аманда: Еще, пока мы говорили, я прямо чувствовала, как ты меня приглашаешь в свой мир. Я не знаю, создаешь ли ты для всех, с кем ты в отношениях, такое пространство, но у меня сложилось ощущение, что это пространство очень уважительное. Вот это для меня было очень важно, это такое сокровище этой недели. Как это все для тебя?
Кэй: Знаешь, я даже не представляла себе, что это может быть так замечательно.
Терапевтический документ
После этой встречи я написала Кэй письмо. И пока я его писала, я осознала, как наши с Кэй жизни связаны определенными ценностями и практиками. Некоторые из ценностей, значимых для Кей, связаны с уважительным отношением к людям и с определенными практиками мышления, которые являются идеалом, к которому я стремлюсь в своей жизни и работе.
«Четвертого ноября 2003 года:
Дорогая Кэй,
Вот письмо, которое я обещала написать после нашей последней встречи.
Мне кажется важным находить разные способы документировать, сохранять на память некоторые из этих новых, предпочитаемых выводов о себе, к которым ты приходишь. Ты согласна? Я также в этом же конверте, как ты просила, пересылаю тебе ксерокопии всех записей, которые я делала во время наших бесед.
Когда мы в понедельник обсуждали с тобой позитивные изменения, ты назвала:
— экстернализующее мышление;
— мышление, выводящее из угла, куда тебя раньше загнали;
— мышление, помогающее «остановиться и подумать».
Ты именно эти виды мышления имела в виду, когда говорила, что теперь у тебя есть доступные инструменты, о наличии которых ты раньше не знала?
Ты сказала, что эти разные виды мышления привели к тому, что:
— тебе больше не надо говорить себе, что ты дура;
— ты осознала, что ты не плохой человек, и что ты знаешь, каковы причины происшедших событий;
— ты больше нравишься себе и можешь за себя постоять.
Ты сказала мне, что все это – шаг в правильном направлении.
По мере того, как ты говорила об этом, ты начала понимать, сколько тебе потребовалось мужества и решимости, чтобы придти ко мне и рассказать об этом. Ты также поняла, что эти мужество и решимость присутствуют в твоей жизни очень давно, и именно на них ты и опиралась, защищая маму и сводных сестер.
Когда ты осознала, что эта история о решимости может значить для твоего будущего, это был очень мощный и значимый момент и для тебя, и для меня. Мы плакали, и ты сказала, что твои слезы – это слезы сострадания к себе самой.
Ты также сказала мне, что одно из последствий изменения представлений о себе – это некое чувство потерянности. Ты перестала идентифицироваться с тем, кем ты себя считала раньше – «плохим человеком, жертвой», и сейчас продолжаешь искать способы идентифицироваться с тем «сильным человеком», которым ты можешь стать. Как тебе удается выдерживать это чувство потерянности? Каково тебе от этого? У меня было ощущение, что к концу нашей беседы ты начала больше идентифицироваться с собой как «порядочным человеком, который уважает себя и нравится себе». У тебя возникло такое же ощущение?
Ты рассказала мне, что в том, что ты предпринимаешь все эти шаги, для тебя важно «уважать себя» и «не мерить всех одной мерою ценностей».
Когда мы начали размышлять о том, каким образом эти ценности появились в твоей жизни, ты напомнила мне о нашем разговоре про твою решимость поступить в художественную школу и про тот фестиваль, который ты там организовала, пока училась. Помнишь, мы тогда начали устанавливать связи между некоторыми событиями твоей жизни: как ты отстаивала перед отцом свое решение пойти в художественную школу; как ты организовывала фестиваль; как ты ушла от первого мужа – и этими связями были ценности уважения к себе и уважения к другим?
Я не удивилась, когда ты назвала своего дядю Дэвида в качестве того человека, кто бы больше всех порадовался, что ты продолжаешь воплощать эти ценности в своей жизни. У меня остались очень теплые воспоминания о наших беседах, в которых ты объяснила мне, какой вклад вы с дядей Дэвидом внесли в жизнь друг друга.
Мы завершили беседу обсуждением определенной направленности, которую, как ты надеешься, тебе удается реализовать в жизни – «быть порядочным человеком». Я поняла, что эта порядочность основывается на принципах «поддерживать других, заботиться о них и уважать себя».
Я чуть-чуть рассказала тебе о том, как много эти беседы значат для меня и какие возможности они могут открыть для меня в жизни и работе. Я сказала, что мне слегка отстраниться от самой беседы, чтобы больше подумать об этом. В те несколько дней, что прошли между нашей беседой и написанием этого письма, я осознала, что те ценности и принципы, которых ты придерживаешься всю жизнь, связаны с моими ценностями: «уважать людей в целом и себя в том числе», и еще «не судить всех в соответствии с одним и тем же набором ценностей». Я также поняла, что использую некоторые из тех инструментов, которые используешь ты – «экстернализующее мышление», «выводящее из угла мышление» и «мышление, помогающее остановиться и подумать». Мне кажется, что эта связь обогатила наши беседы, и я надеюсь, что тебе тоже так кажется.
С наилучшими пожеланиями,
Аманда Редстоун.
PS: С нетерпением жду нашей встречи в Новом Году.»
Признание вклада «клиента»
Осмысляя, какие ценности у меня общие с многими из тех, кто обращается ко мне за консультацией, я разработала упражнение, которое теперь использую при проведении обучающих семинаров. Я приведу его ниже; оно помогает мне признать значимый вклад тех людей, с кем я работаю, в мое переживание собственной идентичности как терапевта и как человека. Это упражнение связано с идеями об этике и идентичности-в-отношениях (Freedman & Combs, 2002) и также отражает важность восстановления участия тех людей, которые вносят вклад в наши жизни, в наше восприятие себя и отношение к себе (Hedtke, 2001).
Упражнение: Восстановление участия тех, кто обращается к нам за консультацией
Вспомните, пожалуйста, терапевтические отношения, которые вас радуют.
— Что в этих отношениях радует вас?
— Связано ли это каким-нибудь образом с тем, что для вас важно в вашей практике?
— Что человек, обратившийся к вам за консультацией, говорит или делает такого, что способствует этой радости? Расскажите об этом подробнее, пожалуйста.
— Что, как вам кажется, это говорит о жизненных ценностях этого человека?
— Кем эти ценности позволяют вам быть в этих отношениях?
— Если бы мы могли взглянуть на вас глазами этого человека, как вам кажется, что этот человек ценит в вас?
— Если бы то, как этот человек видит вас, стало в большей степени присутствовать в вашем отношении к себе как к терапевту, как это могло бы помочь вам в трудных рабочих ситуациях?
— Как вам кажется, что бы значило для этого человека – знать, что он вносит такой вклад в вашу практику? Как это соотносится, как вам кажется, с тем, что он отстаивает в своей жизни, с его предпочитаемыми заявлениями о том, что он за человек?
— Каково вам было сейчас говорить об этом? Как этот разговор может повлиять на дальнейшее взаимодействие с этим «клиентом»? Как этот разговор может повлиять на ваше переживание собственной профессиональной идентичности, на то, каким вы себя видите в работе?
Заключение
Когда я отправлялась в это исследовательское путешествие, чтобы узнать, что полезно для тех, кто обращается за помощью, я и представить себе не могла, что оно настолько сильно повлияет на мою практику. В результате бесед с Кэй и другими женщинами я научилась ценить, что то, каким образом люди вступают в терапевтические беседы, является отражением определенных ценностей. Эти ценности направляют вовлеченное участие людей в терапевтических беседах, а также то, что и как люди выносят из терапевтических бесед в более широкий контекст своей жизни. Когда эти ценности, определяющие вовлеченное участие, делаются видимыми, становится возможно осуществление признания, а также насыщенное описание того, как люди сами воспринимают себя и относятся к себе. Я буду продолжать работать над практиками пересмотра и признания. Мне было бы очень интересно услышать или прочитать отклик тех, кто проводит похожие исследования.
Благодарности
Я бы хотела поблагодарить людей, чья щедрость взрастила это исследование. Рита, Джейн, Лиз, Викки, Морин, Сара и Кэй согласились на то, что одна из наших с ними сессий была записана на диктофон, и разрешили мне использовать эти записи каким угодно способом. В этой статье в центре оказалась беседа с Кэй, но голоса всех остальных женщин тоже присутствовали для меня, когда я писала эту статью.
Литература
Carey, M. & Russell, S. 2003: ‘Re-Authoring: Some answers to commonly asked questions.’ The International Journal of Narrative Therapy and Community Work, No 3.
Epston, D. & White, M. 1990: Narrative Means to Therapeutic Ends. Adelaide: Dulwich Centre Publications.
Epston, D. 1994: ‘Extending the conversation.’ The Networker.
Freedman, J. & Combs, G. 2002: Narrative Therapy with Couples … & whole lot more. Adelaide: Dulwich Centre Publications.
Hedtke, L. 2001: ‘Stories of living and dying.’ Gecko: a journal of deconstruction and narrative ideas in therapeutic practice, No.1.
Morgan, A. 2000: What is Narrative Therapy? Adelaide: Dulwich Centre Publications.
White, M. 1997: Narratives of Therapists’ Lives. Adelaide: Dulwich Centre Publications.
White, M. 2001: ‘Folk psychology & narrative practice.’ Dulwich Centre Journal, No.2.
Оставьте комментарий