Философия и формирование понятий в нарративной терапии. Ницше, Фуко и Делез

Философия и формирование понятий в нарративной терапии.  Ницше, Фуко и Делез: Введение для нарративных терапевтов.

Пленарная лекция на открытии Первой Европейской конференции по нарративной терапии и работе с сообществами в Брайтоне, 9-10 июля 2009 г.

Аллан Холмгрен

перевод Виктора Богомолова, текст публикуется с разрешения автора

Комментарий о контексте этой лекции можно прочесть здесь.

На этой лекции я буду говорить о том вдохновении, которое получаю от чтения трех потрясающих философов: Ницше, Фуко и Делеза. Вы услышите лишь некоторые из их поразительных идей, и я постараюсь связать некоторые из идей с терапевтической практикой. Воспринимайте эту лекцию как “закуску”, нечто, возбуждающее аппетит к их работам.

Французский философ Жак Деррида в интервью, запись которого вы можете увидеть на YouTube, говорит, что философия имеет отношение к бытию. Его просят высказаться о любви, но он отказывается говорить что-либо о любви. “Задайте мне вопрос, говорит он, — и я пойму, есть ли у меня, что сказать”. Он проводит различиение  между любовью к кому-то и любовью к чему-то. Он говорит: ”Я могу любить тебя, потому что ты – это ты, или я могу любить то, что ты делаешь”. Можно сказать, что Деррида сразу создает различия в категориях, которые использует. Он разворачивает, или раскрывает, категорию или понятие любви и создает новые категории и понятия. Он насыщает первое представленное слово, категорию или понятие. Он показывает пример того, что делают философы. Я считаю, что одна из непростых задач для нас как нарративных терапевтов – это приглашать людей, с которыми мы разговариваем, к практике философии, создавать условия,  чтобы они становились философами.

Возможно, Деррида делает то, что немецкий философ Фридрих Ницше в своей последней книге, автобиографии “Ecce Homo” (что означает “Посмотри –Вот Человек”) определяет как суть философии:

“Философия, как я её  до сих  пор  понимал  и  переживал, есть добровольное пребывание среди льдов и горных высот,  искание всего странного и загадочного  в существовании, всего, что было до сих пор гонимого моралью… Мне открылась  скрытая история философов, психология их великих имён. — Та степень истины, какую только дух переносит, та степень истины, до которой только и дерзает дух, — вот что всё больше и больше становилось для меня настоящим мерилом ценности. Заблуждение (вера  в  идеал)  не  есть  слепота,  заблуждение  есть  трусость”. (“Ecce Homo”, Предисловие).

Сам Ницше называл свою философскую практику “философствование молотом”.

Меня вдохновляет мышление Ницше, потому что во многом нарративная терапия – это сопротивление само собой разумеющимся истинам, с которыми мы как терапевты встречаемся как в науках и в окружающих культурах, так и нашем кабинете.

Я бы сказал, что Майкл Уайт во многом  «проводил терапию молотом», если взять, например, егоспособ говорить об энкопрезе. Он использовал в статье о детях, страдающих от “какашки-проныры” название “псевдо-энкопрез”, потому что дети и матери детей с энкопрезом не вписывались в официальные характеристики и  симптомы диагноза “энкопрез”. Майкл видел любящих и заботливых родителей, тогда как официальные категории и руководства описывали сверх-вовлеченных матерей. Поэтому Майкл решил, что случаи, с которыми он работал, не могли быть настоящим энкопрезом.

Я думаю, что Майкл Уайт в начальный период нарративной терапии пребывал “среди льдов и горных высот”. Я думаю, что Майкл обладал смелостью духа выдержать и дерзать идти против официальной психиатрической и психологической морали и ценностей. Суть, дух и одна из центральных ценностей нарративной терапии – насколько я это понимаю – это идти против общепризнанных ценностей и идей, которые распространены в любой культуре; нарративная терапия – это революционная практика и активность. Заниматься нарративными практиками – значит, заниматься политикой с маленькой буквы, как часто говорил Майкл о своей терапевтической работе. Ницше также описывает свою деятельность как революционную: “Мы не можем быть никем, кроме революционеров” (пишет он в параграфе 5 главы  “Почему я так умен”, “Ecce Homo”).  Он говорил об обстановке в Германии в 1850-х годах в целом, а в области философии он говорил о наследии немецких философов Иммануила Канта и Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, которое прославляло существование “главной идеи”, которая могла бы связать все воедино. Ницше пошел против идеи Бога. Он заявил о смерти Бога, а также о смерти каждой науки и философии, считавшей, что у нее есть предельные ответы на любые вопросы. Он писал, что идея Бога, любая большая объясняющая идея запрещает нам мыслить.

Ницше был особенно известен благодаря двум вещам: разоблачением сил и отношений власти и своимпредставлениям о жизни, воле и витальности. “Жизнь активирует мышление, а мышление утверждает жизнь,” — пишет Жиль Делёз о мышлении Ницше. Идеал Ницше – это играющий и танцующий человек. Не человек, который негативен и несет груз на своих плечах. Не человек с менталитетом раба или виноватого, а личность, открытая эксперименту, готовая сказать миру “ДА”.

“Обратная перспектива” – эту фразу часто использует Ницше. Или, если цитировать Жиля Делеза: “Что еще есть здесь?”. Обратить перспективу означает быть открытым тому факту, что не существует ничего, кроме интерпретации и оценки. С моей точки зрения, такой подход к жизни открывает множество возможностей. Однажды у меня была терапевтическая беседа с одной женщиной, рассказавшей, что у нее проблема с установлением доверительных отношений с другими людьми, с которыми она работала. “Для меня чертовски трудно устанавливать доверительные отношения, ” – сказала она. “Почему вы должны делать это, – спросил я ее, — если вы видите, что не можете доверять человеку, о котором говорите?”.  У этой женщины была идея, что ей нужно установить доверительные отношения со всеми коллегами, и она считала слабостью своей личности и своих способностей то, что у нее это не получалось. “Да ну конечно, — сказала она. — Для меня это большое облегчение. Но я воспринимаю события, происходящие в моей жизни, так тяжело, для меня сложно воспринимать события моей жизни более легко”. Этим замечанием она выразила оценку, что неправильно воспринимать что-то в жизни так серьезно, как тяжелую ношу. С моей точки зрения у нее были веские причины быть обеспокоенной определенными событиями в своей жизни, и для меня проблема заключалась в том, что она упрекала себя в том, что воспринимает некоторые события своейжизни слишком всерьез. Я сказал ей об этом, и она ответила, что такая точка зрения была очень успокаивающей для нее. Такой взгляд облегчал ношу, которую она чувствовала, поскольку теперь для нее было нормальным чувствовать эту ношу.

“Из своей воли к здоровью и жизни я создал свою философию”, — говорит Ницше. “Болезнь может даже играть роль мощного стимула к жизни”. Ницше считал свою болезнь полезной для того, чтобы видеть жизнь свежей, чтобы иметь новую отправную точку. Несмотря на то, что Ницше – очень противоречивая фигура в философии и хотя он философствует молотом, переворачивая все ценности, настаивая на том, что все основано на ценностях и различных точках зрения, в основе своей он позитивная и оптимистическая фигура. В его философии много оптимизма, сфокусированного на воле к жизни, на силе жить не как жалующийся, негативный и встревоженный человек, а как человек, живущий своими чувствами, видящий возможности и обладающий силой, чтобы преодолеть обычную жизнь и порядок в так называемых культурных истинах – он называл это моралью. Ницше придумал генеалогический метод:  Каков источник? Как была создана та или иная социальная практика или идея? Или как сказали бы мы в нарративной терапии: “Какова история? Каким образом вы были вовлечены в это? Кто познакомил вас с этим? В какой момент вы впервые ощутили, что жизнь может быть иной? Существовало ли место, где вы чувствовали себя — и что над вами не властны обязательства и тревоги?”

Ницше не боялся иметь идеалы относительно людей, которые, я думаю, есть у всех нас – даже если мы заявляем, что у нас нет идеалов или что мы не хотим их иметь – «не иметь идеала» тоже может быть идеалом,. Сегодня иметь какие-либо идеалы может быть политически некорректным. Идеал человеческого существа Ницше немного напоминал идеал древнегреческой школы стоиков:  “такой прекрасный человек приятен нашим внешним  чувствам… Ему  нравится только то, что  ему полезно;  его  удовольствие, его  желание  прекращается,  когда переступается   мера  полезного.  Он знает, как  обратить в  свою  пользу  серьезные  неприятности;  все, что его не убивает, делает  его сильнее.  Он  сам есть принцип  отбора,  он  многое отвергает”. Ницше говорит о “намеренной гордости”. И разве мы, собравшиеся здесь, не имеем много хороших поводов чувствовать “намеренную гордость” просто потому, что эта конференция состоялась? Разве у нас нет хороших причин испытывать намеренную гордость, потому что  у нас есть возможности продолжать работу, начатую и созданную Майклом Уайтом? Я думаю, что мы, собравшиеся здесь, обладаем навыками наслаждаться тем, что хорошо для нас. Я думаю, что мы знаем, как обратить серьезные неприятности в свою пользу. Возможно, смерть Майкла Уайта сможет сделать нас еще сильнее.

Ницше – это философ сомнения: “Не сомнение, а определенность сводит с ума”, — пишет он (параграф 4 в главе “Почему я так умен”, “Ecce Homo”). Я думаю, что сомнение и любопытство – это то, что действительно движет нами как нарративными терапевтами.

“Для задачи переоценки ценностей потребовалось бы больше способностей, чем могло бы быть обнаружено в слитом виде в одном человеке; и кроме того, противоположные способности не должны бы были быть взаимно враждебными и разрушительными”. Ницше говорит о необходимости множественности. В английском переводе множественность обозначается как  “чрезвычайное разнообразие”, что не означает что-либо подобное хаосу. С ницшеанской перспективы, наша задача как терапевтов и как человеческих существ могла бы быть следующей: всегда быть открытым новым возможностям, неожиданному, и не быть ведомыми нашими заботами и тревогами. Он называл негативное, обеспокоенное и морализаторское отношение ressentiment, горечью, обидой. Он называл такое отношение рабским отношением. Он видел нашу задачу как человеческих существ в преодолении  ressentiment и стремлении к игре, шаловливости и танцу в жизни.

Ницше рассматривал жизнь как совокупность сил. Наша задача – обратить силы жизни в активное состояние, а не реактивное. Ключевую роль здесь играет воля к власти. Часто это неправильно понималось как воля к доминированию. Но это нечто противоположное. Ницше говорит о воле к какому-либо действию. Он хочет показать нам, что мы всегда можем сделать что-то, мы всегда можем пойти против морали Христианства и других систем мысли, которые работают таким образом, чтобы подавить наши инициативы и наши силы, наши навыки жизни. Я думаю, что экстернализующие беседы могут быть поняты в этом ключе. Когда мы экстернализуем проблему, мы создаем силу и одновременно контр-силу, например, если мы спрашиваем: “Что будет хорошим лекарством или противоядием отдепрессии?” Наши силы в наших жизнях проявляют себя как различные голоса, как желание, как требование, как самообвинение, как раздражение, как разочарование, как возбуждение, как удовольствие, как утверждение. Эти силы тянут нас в разные стороны: пойти ли мне на этот воркшоп или на тот? Пообедать ли мне с этим человеком или с тем или, может быть, пойти поискать себе новые ботинки в магазине одному и никому не говорить об этом? Позвонить ли мне домой и узнать, как дела у детей? С ницшеанской перспективы мы используем не понятие контекст, а понятие силы.  На сцене всегда присутствует много сил. Всегда присутствует что-то, что мы не можем осознавать. Как пишет Ницше: “Сознание – это поверхность”.  Могло ли это быть одним из источников вдохновения для Жака Деррида и его идей о деконструкции? Когда Майкл Уайт говорил об “отсутствующем, но подразумеваемом” и когда Арт Фишер обращается к “присутствующему, но явному”, не очевидно ли, что здесь есть влияние мыслей Ницше, которое нельзя игнорировать?

Мишель Фуко прочитал работы Ницше в 1950-х и после этого сказал, что больше не может оставаться во Франции. Ницше писал о настоящих играх за власть в научном мире – личных играх, о масках и о том, что за масками ничего нет. Как за дверью в пьесе шведского драматурга Августа Стриндберга “Игра снов”. Им всем ужасно интересно, что спрятано за волшебной дверью – дверью мудрости. Но когда дверь наконец открывается, они обнаруживают, что за ней ничего нет. Фуко покинул Францию и провел три года в Упсале в Швеции, где  закончил свою диссертацию “История безумия”. Изначально Фуко получил образование как психолог и работал несколько лет в психиатрических больницах. Его интересовала власть и маргинализация, его интересовала история, генеалогия того, как определенные группы людей были маргинализованы, в особенности с помощью медицинских наук, а позже с помощью психологии. Фуко показал тесную связь знания и власти. И, как мы видим, сегоднясильнее, чем когда-либо, медицинские, психиатрические и психологические науки ведут множество игр власти с намерением захватить территории человеческой души – истины о людях. Одна из интересных идей, которую Майкл Уайт в самом начале взял у Фуко, это идея современной власти; идея о том, что мы принимаем определенную культурную точку зрения на самих себя, веря в то, что другие также смотрят на нас таким взглядом. Мы интернализуем обобщенный моральный взгляд с предписаниями и стандартами, которым мы должны соответствовать. У нас есть представления о том, что значит быть настоящим терапевтом, по-настоящему хорошим родителем, и настоящим человеком  в рамках той культуры, в которой мы живем. Если у традиционной власти есть центр и иерархия, что позволяет ее локализовать, то современная власть действует отовсюду и не имеет центра. Современная власть состоит из всех невысказанных ожиданий, в которые мы вовлечены через институты модернистских и постмодернистских обществ. Эти институты – это семья, школа, образовательные институты, мода, телевидение, журналы и т.д. Швейцарский философ и автор Паскаль Мерсье (его настоящее имя, когда он пишет в качестве философа – Питер Бьери) написал роман “Ночной поезд в Лиссабон”. В этом рассказе его главный герой, Прадо, сочиняет неотправленное прощальное письмо своей матери, где, среди прочего, он пишет:

“Ты обманула меня, мама, и теперь я записываю то, должен был давно тебе сказать: это был коварный обман, который осложнил мою жизнь как ничто другое. То есть, ты дала мне понять – в недвусмысленных выражениях – что ты ожидала от меня, твоего сына – твоего сына – никак не меньше, чем стать лучшим. Не важно, в чем, главное чтобы я обходил достижения всех остальных и не просто обходил, но обгонял далеко вперед. Предательство: ты никогда мне этого не говорила . Твои ожидания никогда не были выражены явно, что позволило бы мне занять какую-либо позицию по отношению к ним, подумать о них и поспорить с моими ощущениями от них.  И все же, я знал их, потому что существовало знание, которое ты вливала в беззащитного ребенка, капля за каплей, день за днем, и он совершенно не замечал этого беззвучно растущего знания”.

Это тихо растущее знание, которое вливается в нас капля за каплей – это художественное описание того, как работает современная власть. То, что сделал Майкл Уайт с помощью концепции экстернализующих бесед – это обратил процесс вспять и создал различие между человеком и проблемой. Экстернализующие беседы являются противоположностью интернализующим беседам. В интернализующих беседах нас очаровывает глагол-связка “быть”, как сказал австро-английский философ Людвиг Витгенштейн в 1928 году. Глагол “быть” располагает нас к тому, чтобы мы являемся кем-то: я  депресивен, я тревожен, я недостаточно хорош, я счастлив, я доволен и т.д. С позиций Фуко и Ницше, определенные силы захватывают нас, когда мы испытываем что-то. Таким образом, переживание – это всегда моральная оценка, начинающаяся как ощущение.

Фуко напрямую позаимствовал понятия власти и генеалогии у Ницше и развил их самыми неожиданными способами. Но в течение последних  6 лет перед смертью (он умер в 1984-м) его в особенности интересовало то, что он называл “я”. В материалах к семинареу 1982 года он пишет:

“Возможно, я слишком настаивал на технологии доминирования и власти. Меня все больше интересует взаимодействие между человеком и другими в технологиях индивидуального доминирования, история того, как человек действует по отношению к самому себе, техники себя”.  (“Technologies of the Self”, под ред. Martin, Gutman & Hutton, с. 19.). Фуко обращает свой интерес к тому, как жили древние греки и римляне, и использует знаменитое древнегреческое изречение “Познай самого себя”. Фуко объяснял, что это афоризм всего лишь значит “Не считай себя богом”. Разве мы как терапевты не заинтересованы в том же самом, о чем говорит Фуко? Разве мы не заинтересованы в практиках и техниках того, как мы сами, и люди, которые к нам обращаются, создаем свою собственную жизнь посредством поступков?… Это напоминает мне один смешной случай. Я шел по Пятой Авеню в Нью-Йорке и остановился послушать уличного саксофониста, игравшего великолепный джаз. Шел я, надо сказать, в Карнеги-Холл, чтобы купить билеты на концерт. Но я не точно знал дорогу, и поэтому спросил у музыканта: «Как мне попасть в Карнеги-Холл?». На что он мне сказал: «Больше играй, мужик, — попадешь в Карнеги-Холл». Наши поступки  и есть техники, посредством которых мы создаем ту личность, которой становимся.

На Фуко повлиял не только Ницше, но еще и немецкий философ Хайдеггер, у которого он, помимо других концептов, взял понятие интенциональности. Мы задаем вопросы о намерениях и об интенциональности в нарративной терапии, когда мы пытаемся развить альтернативные сюжеты историй; когда мы замечаем инициативу и действие вне доминирующего сюжета и истории, мы часто спрашиваем: “Как бы вы назвали то, что сделали? Какое у вас было намерение, когда вы делали это?” Действия и намерения должны быть названы и связаны с другими действиями и событиями, чтобы стать частью истории. Я думаю, что это базовое знание для нарративных терапевтов. Но для Фуко было фундаментальным то, что нет ничего фундаментального. Он говорит в интервью под названием “Пространство, Знание и Власть” в 1983:

“Нет ничего фундаментального. Вот что интересно в анализе общества. Поэтому ничто меня не раздражает так сильно, как все эти вопросы – которые по определению являются метафизическими – об основах власти в обществе или само-создании общества и т.д. Все это не фундаментальные феномены. Существуют только реципрокные отношения и постоянные разрывы между намерениями по отношению друг к другу” (The Foucalt Reader, p.247)

Я подчеркну это предложение: “Существуют только реципрокные отношения и постоянные разрывы между намерениями по отношению друг к другу”. Центральным понятием здесь мне представляется понятие намерений, интенциональности. И для меня важно, что всегда существуют разрывы между намерениями. Я могу чувствовать эти разрывы между намерениями в себе, в моем собственном отношении к себе, и в моих реципрокных отношениях к другим людям. Эти разрывы могут пониматься как различия между местами. Жиль Делез представляет идею, что мы никогда не можем говорить друг с другом или понимать друг друга, потому что мы всегда говорим из разных мест. Мы можем лишь вдохновлять друг друга, как глоток свежего воздуха.

Фуко интересовало, как мы создаем нашу идентичность посредством этических техник, начиная от античности, затем при христианстве и до сих пор. Этические вопросы становятся значимыми, когда мы спрашиваем: Что мы производим вместе? Что я делаю такого, что может иметь определенное влияние на тебя? Что ты делаешь такого, что может определенным образом влиять на других? Какова моя этическая забота (concern) и ответственность в отношении моих действий? Что ты делаешь такого, что имеет определенные последствия, и какие мысли вызывают у тебя эти вопросы? Подобные вопросы часто играют важную роль в терапевтических беседах. Это вопросы о намерениях и вопросы о последствиях намерений и действий, сфокусированные на отношениях. С одной точки зрения, главенствующими являютсянамерения, с другой  — последствия действий. Но точка зрения Фуко не пессимистична. Это точка зрения активиста. Понятие власти у Фуко создается при помощи понятия свободы. Ты всегда можешь сделать что-то. И мы всегда делаем что-то, чтобы сохранить нашу свободу, наше чувство себя, или – как говорит Алан Дженкинс – наше чувство внутренней цельности. И не существует абсолютной власти, так же, как не существует абсолютной свободы. Свобода состоит из возможностей, из множественности. Или как часто говорил Майкл Уайт на своих семинарах: жизнь состоит из множества историй. И Жиль Делез говорит: “Дайте мне возможности – или я погибну”.

В своей книге о Фуко, Жиль Делез пишет, что Фуко определяет власть как “отношение между силами”. “Сила никогда не единична, но по своей сути существует в отношении других сил, так любая сила – это уже отношение. То есть власть: у силы нет другого объекта или субъекта, чем другая сила”. Когда мы работаем терапевтами и социальными работниками (или как я предпочитаю называть нашу профессию – работники беседы), мы работаем с силами, мы находимся в центре драм – драм дискурсов. Силы появляются или обнаруживают себя  в дискурсах, в обещаниях дискурсов, в угрозах дискурсов. “Ключевой исторический принцип для Фуко – это то, что любая историческая формация говорит все, что она может сказать, и видит все, что она может увидеть” – пишет Делез (“Переговоры”). Власть — это не-формальный элемент, который располагается в дискурсах. Власть — это скрытое правило, которое позволяет чему-либо быть увиденным и сказанным и исключает другие дискурсы. Утвержденияопределяют, что может быть увиденным и сказанным. Вот почему так важно в терапии исследовать власть старых историй и их  режим утверждений, и их воздействие на то, как люди ощущают, кем они являются, и создать новые истории с новыми возможностями, не давая новым и предпочитаемым историям привилегии над старыми историями – но создавать возможности  для сопротивления. Вместе с Фуко мы узнали, что любой опыт заключен в отношения власти (Foucalt, p. 92). Не существует «невинных мест», как часто замечал Арт Фишер. Задача терапевта и социального работника — вместе с людьми, с которыми он со-авторствует, практиковать любопытство как внимательность по отношению к различным силам и разоблачать их воздействие, чтобы люди смогли занимать позицию и осуществлять сопротивление по отношению к этим моральным силам.

С понятием сопротивления мы пришли к последнему из постструктуралистских философов, о которых я хотел рассказать сегодня и который постоянно влияет на мое мышление и на мою практику. Я имею в видуЖиля Делеза. Он осмелился  определить жизнь в  отношении к власти и силам. Там, где Фуко взял идеи Ницше о власти и генеалогии, Делез позаимствовал и развивал виталистический и творческий аспект работы Ницше.  “Разве жизнь – это не способность сопротивляться силе?” спрашивает Делез («Foucalt», p. 77). Делез цитирует Фуко, когда тот говорит, что жизнь – это те функции, которые сопротивляются смерти. Это не новая идея в философии. Делез часто цитирует фразу голландского философа Спинозы  о том, что “нельзя сказать, чего может достигнуть человеческое тело, освободись оно от человеческой дисциплины” («Foucalt», p. 77).

Основной задачей философии (и терапии – добавил бы я) является создание понятий. Так Делез определяет философию. Философ (как и терапевт, на мой взгляд) – это творческая личность, создающая новые понятия. Нарративный терапевт не создает понятия для людей, с которыми он работает; задача нарративного терапевта — помочь людям, с которыми он беседует, подобрать новые слова, новые понятия о событиях их жизни, о силах в их жизни и о поступках в их жизни. Новое слово подобно свежему семени в почве разговора, как сказал Людвиг Витгенштейн. Это формирование понятий, эти концепты являются строительными блоками, ступеньками для историй, которые аккуратно и осторожно создаются в наших лабораториях – наших комнатах для консультаций. Нарративные терапевты не просто «отражают», они думают и приглашают думать остальных.   «Отражение» подобно совершению покупок в сэконд-хенде. Согласно Делезу, наша задача — не «отражение», а создание нового. Он пишет: “Думать означает экспериментировать и проблематизировать… Создавая вспышку света посреди слов”. Майкл Уайт часто говорил о растяжке для ума, об умственной гимнастике. Именно такую цель мы преследуем, когда пытаемся практиковать формирование понятий и используем технологию скаффолдинга (“строительных лесов”): когда мы начинаем с задач очень низкого уровня дистанцирования от непосредственного опыта, где человек может сказать, чем “оно” не является, и переходим задачам низкого уровня дистанцирования, где человек может дать подходящее название и понятие для своих действий и своих переживаний, а затем к очень высокому уровню дистанцирования, где могут находиться принципы и навыки решения проблем и мысли о том, чем является жизнь. Мы заинтересованы не в отражении, а в формировании понятий, в назывании сюжетов множества взаимно пересекающихся историй, из которых состоит жизнь. Мы заинтересованы в создании чего-то, чего раньше здесь не было. Как нарративные терапевты мы заинтересованы в создании процессов, участие в которых  позволяет становиться кем-то, кем человек раньше не был. Как после просмотра хорошего фильма (как новый фильм датского режиссера Ларса Фон Триера «Антихрист») или значительного произведения искусства, как портреты Фрэнсиса Бэкона или прекрасной музыки – будь то «Пинк Флойд», Бах, «Иглз» или Нильс Хеннинг Орстед Петерсен.

Можно назвать Делеза философом искусства, философом, всегда создающим интенсивности. Для него жизнь в основном не вопрос об истинах, но вопрос об интенсивностях и утверждении. Он взял оба эти понятия (интенсивность и утверждение) у Ницше. Жизнь связана не с признанием, а с утверждением. Признание – это гегельянское понятие, но утверждение – это ницшеанское понятие. Жизнь состоит из утверждения. “Все, что я написал, виталистично, по крайней мере я надеюсь на это, и оно является теорией знака и события,” – пишет Делез. В известной книге “Что такое философия?”, которую он написал вместе со своим другом, французским психиатром, Феликсом Гваттари, перечисляются задачи философии. Я предполагаю, что некоторые из этих задач соотносятся с нашей нарративной терапевтической практикой. Среди прочего они пишут: “Конечно, новые понятия должны быть связаны с нашими проблемами, с нашей историей и, прежде всего, с нашим становлением”. Вы можете спросить: что такое понятие? Авторы считают, что у понятия не может быть значения, если оно не связано с другими понятиями. И они также говорят, что каждое понятие связано с другими понятиями, которые связаны с проблемой. Это дает нам как терапевтам потрясающую задачу: размечать и документировать все понятия и связи (линии) между  ними, и их последствия для действий, для жизни. Субъект, согласно Делезу, состоит из множества пересекающихся линий.

Отправной точкой  в нарративной практике всегда является проблема, конкретнаяпроблема. Не общая проблема. На этот же момент неоднократно указывает Джером Брунер в своей книге “Создавая истории: Юриспруденция, литература, жизнь”: великая литература повествует о проблемах, а не учит их решению.

Для Делеза мысль всегда сконцентрирована вокруг проблемы; новизна связана с тем, чтобы обратить внимание на проблему, увидеть ее и назвать. Это то, что мы делаем в нарративной терапии: «Как бы вы назвали проблему, какое бы близкое к опыту описание вы могли бы ей дать?»
Любая эмпирическая множественность, которая окружает нас, состоит из проблемы, организующей ее элементы. Первая задача в нарративной работе – это формулирование проблемы и создание места для события, которое может обозначить проблему.

Делез делает акцент на случайном — на том, что происходит здесь и сейчас – в отличие от сущностного.

В отличие от традиционного и трансцендентального понятия Бытия он говорит о Событии (эпизоде). Бытие осуществляется через  события множественности и становления и никогда не имеет фиксированного смысла. Событие не являет собой пример и не указывает на какой-то “более глубокий” смысл или структуру, но имеет определенный витальный импульс, направление или возможное движение.

Вместо причины он говорит о Движении, ускользании. Делез не говорит о дискурсах, в отличие от Фуко, который подчеркивал это понятие, но он чаще говорит о линиях ускользания. Понятие может быть такой линией ускользания, с помощью которой мы можем  подняться над нашими жизненными ландшафтами или плато.

Вместо Истины он говорит об Интенсивности. Интенсивность может пониматься как сила, посредством которой виртуальное актуализируется в Событии.

Эмпирическое не всегда видимо, но все множество сил, работающих в том, что есть, показывают себя в событии, в актуальном (все “голоса”, силы, устремления, желания, надежды, намерения, нормы и обещания).

Работа мышления – создание понятий, а понятия могут быть линиями бегства, линиями возможностей. Создание понятий подобно проведению линии или складки или подобно складыванию линии, где я могу жить; она может перенести меня на луну или на плоскости, плато или территории, на которых я хочу или предпочитаю жить. Или несколько понятий могут очистить или осветить место, территорию, где я пребываю в настоящий момент.

Силы понятий способны побуждать нас, перемещать и изменять наши привычки и способы понимания, и то, как мы проживаем наши жизни. С помощью тех понятий, которыми мы пользуемся, мы становимся теми, кто мы есть. Или, как пишет Делез, “застать кого-то в момент рассказывания историй – значит, застать движение к созданию народа, людей”.

На этой конференции мы рассказываем истории. На этой конференции мы создаем себя как народ, как людей. В наших кабинетах люди создают себя как “человека”. На этой конференции мы сталкиваемся с рядом проблем: Почему нам необходимо встречаться? Как сопротивляться одиночеству и изоляции друг от друга? Где мы встретимся в следующий раз? Нам необходимо создать понятия и объяснения, которые будут иметь смысл для нас, чтобы продолжать приезжать на такие конференции. Нам нужно быть творческими. Необходимо участвовать активно и витально, чтобы не уснуть, не умереть. Но, как пишут Делез и Гваттари: “Понятие также имеет становление, которое включает отношение с другими понятиями, находящимися на той же плоскости”. Вы можете сказать, что мы находимся на этой конференции в это время, потому что существует несколько проблем в области нарративной терапии. Проблемой является смерть Майкла Уайта в прошлом году. И проблема для нас – продолжать двигаться дальше. Но у нас нет другого выбора, кроме какутверждать жизнь в духе Майкла.

Я думаю, что мы можем сказать то же самое о себе, об этой группе нарративных терапевтов,  которая собралась сегодня здесь, то же, что Делез и Гваттари говорят о понятии: “Понятие определяется его согласованностью… но не имеет референций: оно ссылается само на себя; оно утверждает себя и свой объект в тот же момент, когда оно создается. Конструктивизм объединяет относительное и абсолютное.” Если каждое понятие ссылается само на себя и если любая сеть концептов самоотносима – Делез использует здесь метафору ризомы (ризома подобна корневищу растения, как трава стелющаяся в песке или как сеть нейронов по всему мозгу) – тогда понятно, почему так сложно установить понимание или консенсус: «Там, где присутствует консенсус, там присутствует ложь», говорит датский философ Оле Фог Киркеби. Существуют только различия.

Мы вместе на этой конференции и мы, вероятно, будем держаться вместе, пока существует некоторое ощущение согласованности, пока мы действуем таким же образом, как понятия, согласно описанию Делезе описывает действие понятий: “Понятие выбрасывает мосты к другим понятиям”. Возможно, это единственное, что мы можем сделать – строить мосты друг к другу. В этом смысле мы не можем говорить о взаимопонимании; мы можем только говорить о мостиках, которые у нас есть друг к другу. Возможно, что эти мостики мы переживаем как резонанс в практике внешних свидетелей.

Делез никогда не был заинтересован в спорах:«мы всегда говорим из разных мест», писал он. Я нахожу это очень освобождающим — и в полном соответствии с идеями Ницше и Фуко. Спор – это как драка. Вы всегда спорите из чувства обиды, если смотреть с точки зрения Ницше. Вы можете упражняться в искусстве спора в академическом мире, если вам нравится такая практика. Но я точно не стал бы рекомендовать делать это. В духе Ницше я бы пригласил Вас к игре и танцу и эксперименту — как на этой конференции, так и в целом в жизни, вместо того чтобы направляться чувствами обиды, серьезностью и тревогами.

Сегодня я пытался дать вам ощущение вдохновения, которое мы можем получить от философии, заложенной Ницше и в дальнейшем развитой Фуко и Делезом, оптимистической философии, сфокусированной на силах, власти, дискурсе, игре, множественности, конфликтности, танце, понятиях, линиях бегства, сложности и сингулярности – не на общих закономерностях, структурах или системе – но на актуальной проживаемой жизни. Существует огромные хранилища понятий и идей для исследования. Я надеюсь, что данная «затравка» воодушевит вас вникнуть глубже в эти захватывающие и иногда сложные тексты. Я желаю каждому прекрасной конференции с множеством игр, танцев, экспериментов, движений и линий ускользания.