С семинаров Майкла Уайта

Это фрагменты записей, сделанных Дарьей Кутузовой на семинаре Майкла Уайта в 2006 г.

Майкл Уайт, Нарративная терапия: Уровень 1, 04-09.09.06

foto courtesy of Jill Freedman

«Иногда терапевт отвечает на рассказ человека, пережившего травму, таким образом, что тот чувствует себя еще более одиноким, слабым, уязвимым и беспомощным. Терапевт при этом выступает как спаситель, как сострадательный и понимающий Герой. Но это Ложный Герой. Это ведет к «бесконечной терапии». Чтобы избежать такого развития событий, терапевт должен быть очень внимателен к тому, что он говорит клиенту, — чтобы человек чувствовал себя сильным, умелым и в большей степени способным влиять на собственную жизнь. Терапевту следует сойти с центральной позиции в разговоре, принять «роль второго плана». »

Было время, когда Майкл Уайт и Дэвид Эпстон часто ездили друг к другу в гости и присутствовали на терапевтических сессиях друг у друга. Однажды, понаблюдав за Майклом, Дэвид спросил:
— Как так получается, что ты практически ничего клиенту не говоришь, а только задаешь вопросы?
— Ну, — сказал Майкл, — я отслеживаю себя, и когда мне хочется клиенту что-то сказать, я перехватываю это желание и спрашиваю себя: «А как из вот этого можно было бы сделать вопрос?»

Вопрос из зала:
-Майкл, а что ты делаешь, когда не знаешь, какой сейчас вопрос задать клиенту?
-Я прошу разрешения перечислить несколько вопросов (точек входа в альтернативные истории), и предлагаю клиенту выбрать, в какую сторону ему интереснее и полезнее было бы двигаться. Здесь нет единственно правильного пути.

— А что делать, если клиент очень много говорит?
— Подождите, пока он сделает маленькую паузу, чтобы набрать воздуха, и тут спросите, можно ли задать вопрос. Получив разрешение, задайте вопрос.

— Нам по работе приходится писать много отчетов. Как удовлетворить запрос администрации и при этом оставаться уважительными по отношению к человеку, пришедшему на консультацию?
— Я бы постарался не использовать медицинскую, патологизирующую терминологию. Можно, например, писать отчет совместно с тем, чья история оказывается представленной. И вообще, писать отчет побыстрее, чтобы освободить себе время и пространство сердца и разума, чтобы заниматься чем-то более полезным. Иногда может иметь смысл писать два отчета: один для бюрократов, а другой для человека, с которым ведется работа. Это отнимает время, зато не порождает внутренний этический конфликт.

«Когда клиент в ответ на ваш вопрос говорит «эээ», или «что?..», — это не сопротивление, это вы как терапевт ему поставили задачу, слишком далеко уводящую его от знакомого и привычного. Переформулируйте вопрос, превратив его в задачу меньшего уровня дистанцирования.
С «сопротивлением клиента» мы в нарративном подходе вообще не работаем».

(в ответ на вопрос про органическую природу ПТСР и биохимию мозга):

«Есть на свете много замечательных идей, подходящих для разных случаев, но, извините, я не могу говорить о них, потому что я ими не интересовался. Мне интересно, что разные идеи являются продуктом разных социально-исторических контекстов, и любопытно, каковы возможные последствия этих идей. Я не готов говорить, что какая-то идея плоха; вполне возможно, что кому-то от нее станет легче; выносить глобальное суждение – это очень большая ответственность».

» Исследовать последствия проблемы и оценить их приемлемость для человека гораздо важнее, чем выстраивать теории о ее возможных причинах».

«Уважительная любознательность терапевта способствует насыщенному описанию истории. Когда терапевт считает, что у клиента есть «естественные человеческие потребности» в чем-то, и стремится их удовлетворить, или считает своей задачей указать клиенту на противоречия в его словах, — уважительного любопытства в этом, как правило, нет».

«Если мы считаем нечто (какое-то стремление, значимую жизненную ценность) не проявлением врожденной, генетически обусловленной, биологической человеческой природы, а чем-то, что развивается в социальном, отношенческом, семейном, историческом контексте, – это дает гораздо больше возможностей для терапевтических бесед».

«Смысл того или иного события открывается нам, если мы спрашиваем о том, что могло бы случиться (и что мы могли бы пережить), если бы это событие не произошло. Альтернативы воплощенной реальности открывают нам ее смысл».

«Мы учимся делать нечто, подражая тому, кто уже это умеет. Но при подражании невозможно полностью идентично воспроизвести образец. Если пытаться сделать это, единственным надежным результатом будет чувство собственной некомпетентности и несостоятельности.
В процессе имитации мы творим нечто оригинальное».

«Эмпатия, конечно, очень важна, но меня больше интересует резонанс. Причем резонанс не только на вербальном, словесном уровне. Образ, метафора запускает волну, которая создает резонанс в других людях; волна распространяется не только в пространстве, но и во времени. Резонанс способствует смыслопорождению и насыщенному развитию историй».

«Мы имеем полное право использовать воображаемые миры, чтобы улучшить этот».

«Терапевт занимает позицию репортера, проводящего журналистское расследование. Его задача – «вывести проблему на чистую воду», раскрыть ее уловки, а человек, обратившийся за помощью, выступает в таком случае в качестве «достоверного источника» информации».

«С 1973 года мне очень интересно работать с людьми, страдающими от того, что принято называть шизофренией. Эти люди слышат враждебные голоса, высказывающиеся с резко патриархальной позиции. Вообще, стиль высказывания «голосов» специфичен для культуры, так же как и содержание их высказываний. При работе с людьми, которые слышат голоса, мы пересматриваем отношения с голосами, выясняем, почему высказывания голосов кажутся убедительными, и лишаем эти высказывания статуса истинности».

«Я не поддерживаю описание взаимоотношений проблемы и человека в терминах войны, битвы, поединка. Войны кругом и так достаточно, зачем добавлять еще?.. К тому же, проблемы имеют тенденцию появляться вновь, возвращаться; в терминах войны это будет означать поражение человека, и это может ввергнуть его в отчаяние. Может быть много разных метафор для описания взаимодействия человека и проблемы — хоть астрономических, хоть гастрономических. И я считаю, что поддержание той или иной метафоры – этическая ответственность психотерапевта.
Идея о том, что я поддерживаю использование метафоры сражения с проблемой, возникла и широко распространилась после того, как в 1983-1984 году была опубликована история про Какашку-Проныру (Sneaky Poo). Я сожалею о том, что именно эта история стала такой популярной.
Метафоры военных действий повышают уровень стресса для людей, стремящихся отобрать свою жизнь у проблемы. В случае людей, страдающих от шизофрении, высокий уровень стресса приводит к тому, что обострения, психотические эпизоды происходят чаще.
Нельзя сказать, что метафора военных действий вообще не имеет права на существование. Она бывает полезна, если проблема действительно угрожает лишить человека жизни – например, в случае Анорексии.
Если мы даем тотальное описание проблемы, считаем ее исключительно плохой для человека, Однозначно Врагом, — человек считает, что мы неспособны его понять».

«Многих детей лечат от того, что беспокоит их родителей, и никогда не спрашивают о том, что беспокоит их самих, и почему».

фото Наталии Савельевой

«Работа для меня – это вечное ученичество. Я никогда не считаю, что провел сессию идеально. Если бы у меня была возможность вернуться назад во времени и заново провести сессию, я обязательно что-то бы сделал бы по-другому. Иначе это был бы конец развитию – то есть конец моей жизни. Так что если вы когда-нибудь услышите, что я абсолютно доволен какой-то проведенной сессией, возьмите меня за плечо и скажите: «Майкл, тебе пора в отпуск. И на подольше!»»

«Основой работы является любовь, а не какие-то приемы или техники. Работа с человеком всегда связана с тем или иным риском, и мы обязаны нести ответственность перед тем, с кем мы работаем».

«Героические истории – это всегда истории об изолированном деятеле. Я стараюсь ставить вопросы так, чтобы они уводили от тенденции к выстраиванию героических историй».

«Я не спрашиваю «что вы сейчас чувствуете?», мне кажется, что вот это как раз очевидно. Мне интереснее насыщенное развитие истории. Формы искусства – это выражение сообщения, это другой род языка. И в определенных контекстах правильнее будет вытанцевать нечто, а потом обсудить это, дать свидетельский отклик».

фото Дмитрия Торубарова

«Политическое измерение всегда присутствует в комнате для консультаций. Каждый из нас занимает ту или иную ценностную позицию. «Невинной, невовлеченной позиции стороннего наблюдателя» не существует. Мы протестуем против любой тирании или унижающего, жестокого обращения. Но вот вопрос: как мы можем выразить свою ценностную, этическую позицию, и при этом не нарушить принцип «не навязывать собственные ценности»? Иначе получится, что мы сами и воспроизводим то, против чего выступаем. У меня нет ответов, как можно было бы это сделать, это задача, которую я сейчас озвучиваю. Я считаю, что разные ситуации постоянно бросают нам вызов, заставляя пересматривать и пересоздавать свою этику, стремясь к ее гармоничной согласованности».

«Нас беспокоит то, что происходит в большом мире; нас волнует, какие возможности открываются нам для выражения наших ценностных позиций. Ведь в каком-то смысле мы работаем для того, чтобы сделать мир лучше – для ныне живущих поколений и для тех, кто придет после. Это может быть нечто «невеликое», на своем квадратном сантиметре. Лично меня очень привлекает образ расходящихся по воде кругов – наша работа направлена на трансформацию культуры, и в этом и состоит ее политическое измерение».

«Я не люблю вступать в конфронтацию с людьми. Даже когда я работаю с теми, кто совершал насилие, я интересуюсь, совершали ли они когда-либо поступки, шедшие вразрез с их лучшими намерениями. И тогда я стараюсь выяснить, в чем состоят эти лучшие намерения, и почему человек выбрал именно их. Чтобы критически пересмотреть собственное поведение, людям нужно обрести точку опоры – иную территорию идентичности, поэтому вначале мы проводим беседу пересочинения про другие отношенческие умения, не связанные с насилием».

«Иная территория идентичности, безопасный контекст необходимы и для того, чтобы мочь вспомнить о пережитом насилии; иначе, если мы слишком рано просим человека обратиться к этим воспоминаниям, это ведет к ретравматизации. Я не считаю, что это ведет к исцелению, и что со стороны терапевта этично заставлять человека переживать страдание и беспомощность во имя «катарсиса», «эмоциональной разрядки», описанных в какой-то там теории».

«Люди, совершающие насилие, не сами изобрели эти практики унижения и подрыва чувства реальности у другого человека. Это практики, характерные для маскулинной культуры. А люди оказались хорошими учениками и в результате стали соучастниками общекультурного преступления. Это не уменьшает ответственность, но это заставляет нас осознать эту ответственность как более культурную, коллективную, а не только индивидуальную. Поэтому на определенном этапе, когда мы обсуждаем ненасильственные способы быть мужчиной в современной культуре, очень эффективным оказывается групповой формат работы. Интересно бывает задуматься о том, что могло бы быть, если бы мужчины утратили ту власть, которой они обладают в современной культуре…
Осознание отношений власти и принятых в культуре способов доминирования, запугивания, манипуляции, заставляет терапевта по-новому взглянуть на собственную работу».

«Да, действительно, многие из вопросов, которые я задаю, — странные. Но мне кажется, обычные вопросы тут уже не помогли».