До Лили Хуа и вместе с ней
Джилл Фридман, Джин Комбс
перевод Дарьи Кутузовой
Мы в гостях у Натана. Натану четыре года, и он предлагает, чтобы мы показали ему кукольный спектакль. Мы по очереди сидим на корточках позади обеденного стола и орудуем самодельными куклами Натана, напоминающими куклы из театра теней в Юго-Восточной Азии – исключительно тем, что это бумажные силуэты на палочках. Я (ДжК) был удивлен тем, как легко было сымпровизировать историю. Она пришла без усилий, прямо из моего сердца. Это была история о том, как мы с Джилл ездили в Китай за Лили Хуа.
[Кукла-Джин и кукла-Джилл на сцене.]
Джилл: Мы должны поехать и привезти Лили Хуа! Я не могу больше ждать.
Джин: Мы должны подождать, пока придут документы. Без документов нас никуда не пустят.
Джилл: Когда же, когда же придут документы?
Джин: Не знаю, но ждать так тяжело.
Джилл: Я не могу больше ждать! Мы должны поехать и привезти Лили Хуа прямо сейчас!
[Появляется третья кукла и стучит в воображаемую дверь: Тук-тук!]
Джин: Здравствуйте, тетенька-почтальон, спасибо, что принесли нам почту. Хммм… Смотри-ка, Джилл, пришли документы! Мы можем поехать за Лили Хуа!
Джилл: Поедем, поедем!
[Джин и Джилл ходят туда-сюда по сцене и, наконец, приходят к кукле, проверяющей билеты]
Джилл: Вот наши билеты. Можно нам теперь в самолет?
Контролер: Да, хорошего вам путешествия.
Джин: Да, это будет отличное путешествие. Ведь мы едем за Лили Хуа!
Рассказчик: И так Джилл и Джин летели-летели, летели-летели, но когда прилетели, это был еще не Китай. Им пришлось пересесть на другой самолет в Сиэтле.
[Джин и Джилл снова двигаются по сцене, изображая, как высаживаются из одного самолета и садятся в другой.]
Джилл: Сколько же нам лететь до Китая?
Джин: Я думаю, долго.
Джилл: Мы тут летим-летим, летим-летим, а я хочу уже быть с Лили Хуа. Я не могу больше ждать!
Джин: Я тоже хочу, наконец, встретиться с ней, но нам придется подождать, пока мы не прилетим в Китай.
Джилл: Ой, Джин, приземляемся! Это уже Китай! Может быть, мы уже наконец сможем встретиться с Лили Хуа, обнять ее и поцеловать.
Рассказчик: Но Джилл и Джин ВСЕ ЕЩЕ не могут встретиться с Лили Хуа. Им надо снова пересесть в другой самолет и лететь в другой город.
[Джилл и Джин ходят по сцене, отдают билеты другой кукле-контролеру]
Джин: Скорей бы мы встретились с Лили Хуа. У нас уже несколько месяцев есть ее фотография, и я так люблю на нее смотреть! Она такая миленькая! Я уже люблю ее, но я хочу, наконец, сказать это ей при встрече.
Джилл: И я, и я! Я хочу ее обнять, поцеловать и сказать ей, что я ее люблю. Смотри-ка, мы приземляемся. Может быть, в этом городе и живет Лили.
Рассказчик: Но приземлившись, Джилл и Джин узнают, что им нужно поехать в другой город, прежде чем они встретятся с Лили Хуа.
[К Джину и Джилл подходит кукла-чиновник.]
Чиновник: Здравствуйте, я из китайского правительства. Это вы удочеряете Лили Хуа?
Джилл: Да, да! Где она?
Чиновник: Вы сможете встретиться с ней завтра. Она в Юяне, на берегу большого красивого озера неподалеку от реки Янцзы. Туда надо ехать на автобусе четыре часа. Но вначале вам нужно заполнить еще вот эти документы. Клянетесь ли вы, что будете любить Лили Хуа, заботиться о ней, чтобы она была здорова и счастлива, пока не станет совсем взрослой?
Джилл и Джин: Клянемся!
Чиновник: Тогда поставьте вот здесь отпечаток большого пальца, потерев его о красную тушь.
Джилл и Джин: Хорошо.
[Чиновник уходит, Джилл и Джин ложатся спать]
Джин: Я так волнуюсь, не знаю, смогу ли заснуть.
Джилл: Мы должны поехать за Лили Хуа.
Джин: Обязательно, как только наступит утро.
Рассказчик: Они ложатся и засыпают. Наступает утро.
Джилл: Вставай, вставай, надо ехать за Лили Хуа! Я уже совсем не могу больше ждать!
Джин: Хорошо.
Рассказчик: И вот они едут в автобусе.
Джин: Посмотри на все эти рисовые поля. И посмотри на китайские домики – они так отличаются от домиков у нас в Америке.
Джилл: Это все очень интересно, да, но я, честно, не могу сейчас на них смотреть, я хочу встретиться с Лили.
Джин: И я, и я! Этот автобус ползет, как черепаха.
Джилл: Смотри, большой город! По-моему, водитель сказал «Юян». Где же Лили?
Рассказчик: Джилл и Джин выходят из автобуса и идут по дороге, где много людей. Очень-очень жарко. Они сворачивают в переулочек, входят в дверь и поднимаются на пятый этаж по темной лестнице. Заходят в комнату и ждут, долго-долго. И им надо снова заполнять какие-то документы.
Чиновник: Клянетесь ли вы, что будете хорошо заботиться о Лили Хуа?
Джилл и Джин: Да.
Чиновник: Клянетесь ли вы, что обеспечите ей хорошее образование?
Джилл и Джин: Да.
Чиновник: Клянетесь ли вы, что поможете ей сохранить добрую память о Китае?
Джилл и Джин: Да.
Чиновник: Тогда подпишите вот здесь, здесь и здесь, и сможете стать ее родителями.
Джилл и Джин: Хорошо.
Джилл: Я так рада! Но где же Лили Хуа? Я уже совсем-совсем не могу больше ждать!
Джин: Мне кажется, кто-то идет.
[Входит кукла-директор детского дома]
Директор детского дома: Лили Хуа ждет снаружи. Вы Джилл и Джин?
Джилл и Джин: Да, да, это мы!
Директор детского дома: Принесите ее!
[Входят две куклы: Лили Хуа и ее няня. Няня передает Лили Хуа Джилл]
Джилл: Как же я счастлива [плачет]. Прямо плачу. Здравствуй, Лили Хуа!
Джин: Добро пожаловать в нашу семью. Мы будем любить тебя и заботиться о тебе.
Джилл [няне]: Спасибо, что вы так хорошо заботились о Лили. Мы всегда будем вас помнить, показывать Лили вашу фотографию и рассказывать ей о Юяне, так что она будет знать, откуда она родом.
Джин: А теперь — поедем домой!
Рассказчик: Вот так Лили Хуа стала жить с Джином и Джилл. Конец.
Спустя несколько дней после этого спектакля Джейн, мама Натана, позвонила нам и сказала, что в тот вечер он плакал, пока не заснул, а наутро заявил, что больше не может быть их с Джоном сыном. Выяснилось, что, по мнению Натана, краткий визит его родителей в родильное отделение больницы просто, как говорится, рядом не лежал с нашим перелетом через океан, в страну, где все не так, как в Америке, и где никто, ну почти совсем никто, не говорит по-английски. Натану было совершенно очевидно, что наше ожидание и наша встреча с Лили Хуа как раз и делают нас настоящей семьей.
Когда мне (ДжФ) было за двадцать, и я впервые обнаружила, что некоторые люди предпочитают лечиться от бесплодия, я заявляла, что ежели я, паче чаяния, захочу, но не смогу сама иметь детей, я усыновлю ребенка, вот и все.
Когда десять лет спустя я очутилась в такой ситуации, все почему-то оказалось совсем не так просто. Некоторое время мы вообще ничего не делали, втайне надеясь, что я, несмотря ни на что, все-таки забеременею. Родственники и друзья, не разделявшие этой фантазии, стали настаивать, чтобы мы лечились от бесплодия. Мы поддались на уговоры, услышав довод что «дело может быть в чем-то очень простом, что можно будет — раз-два — и вылечить».
Однако, когда мы оказались в мире лечения от бесплодия, мы обнаружили, что там все неоднозначно. Каждый новый шаг вселял огромную надежду, несмотря на все предшествовавшие ему неудачи. Очень быстро наши жизни оказались затянуты в субкультуру бесплодия.
В те годы я (ДжФ) провела много времени, сидя в очередях во врачебных приемных и тихо плача. Неизбежные здоровые счастливые младенцы на многочисленных плакатах и коллажах на стенах кабинета каждого последующего специалиста, к которому мы обращались, превратились из чудесного искушения в издевающихся над нами врагов.
После второго выкидыша мы почувствовали, что хотим уехать куда подальше, и на месяц отправились в Таиланд. Только с такого расстояния мы смогли поразмыслить о течениях, в которые нас затянуло. Нам пришлось уехать на другую сторону земного шара, чтобы разобраться, что же подходит именно нам.
В Таиланде мы приняли решение прекратить лечение от бесплодия. Ежедневные инъекции «тяжелых» лекарств в мое (ДжФ) бедро представлялись слишком опасными. Слишком много времени своей жизни мы проводили в кабинетах врачей. Если бы мы продолжили лечение, то следующая процедура включала бы в себя инъекцию моих (ДжК) лейкоцитов в организм Джилл, и я беспокоился, что это может сделать с ее иммунной системой. Приняв решение, мы с головой погрузились в работу, а вопрос о детях отодвинули на задний план.
Индустрия лечения от бесплодия продолжала время от времени соблазнять нас. После многих лет отчаяния, друзья нашли какого-то нового чудесного доктора, и беременность возникла с первой же попытки ЭКО. Еще одна подруга обнаружила, что если раз в день принимать таблетку детского аспирина, то выкидыша не будет. Однако было так чудесно иметь больше времени, чтобы быть вдвоем, так славно вернуть себе наши замечательные сексуальные отношения (которые под оценивающим взглядом множества врачей превратились в нечто уныло-обязательное), что мы сумели не поддаться искушениям новых способов лечения от бесплодия.
Только тогда, когда мы создали и стали поддерживать дистанцию между собой и этим миром лечения от бесплодия, мы осознали всю силу социо-культурных дискурсов и предписаний, конструирующих бесплодие как болезнь, которую надо лечить, заявляющих, что лечение от бесплодия – это единственный правильный способ, позволяющий «бесплодным людям» создать семью. Практически все, с кем мы общались, ожидали, что мы должны пойти на любой риск, чтобы стать биологическими («настоящими») родителями. Пространства для других вариантов родительства практически не было. Где-то на краю нашего сознания маячила идея об усыновлении, но она была вытеснена на обочину, маргинализована, и даже в этом контексте представлялась не лучшей.
Когда мы начали осторожно обсуждать усыновление с друзьями и родственниками, мы столкнулись с практически полным отсутствием энтузиазма с их стороны. Никто, в общем-то, не был против – но никто, скажем честно, не был и за. Некоторые из друзей говорили о том, что они бы точно не отважились на это. Другие рассказывали о том, как невесть откуда появлялись биологические родители ребенка – доброжелательные демоны, возникавшие и отбиравшие обратно своих детей как раз тогда, когда формирование «привязанности» (которое в случае усыновления неизбежно описывалось как долгий, тяжкий и скорее всего несовершенный процесс) только-только закреплялось. А кто-то из знакомых просто многозначительно молчал.
В этот период мы с Джином вели двухлетнюю супервизионную программу по нарративной терапии, и одна из участниц рассказала, что ее нашел сын, которого она когда-то отдала на усыновление. Мать и сын быстро подружились и стали друг другу родными людьми. Эта женщина рассказывала, как ее ребенок наконец «отыскал свою настоящую мать», и как ему с ней хорошо, мы с Джином ужасно переживали за родителей-усыновителей, которые в той истории, которую мы слышали, стали совершенно незначимыми и как бы перестали существовать вовсе.
Каким-то образом нам удалось воспротивиться давлению всех этих сил, и мы начали рассматривать усыновление как реальную для нас возможность. С трепетом в душе мы отправились на консультацию к специалисту по усыновлениям, у которого было много хороших рекомендаций. У этой дамы на стене, конечно же, тоже висел неизбежный коллаж из фотографий младенцев. «Как тебе кажется, что стоит за тем, что все эти младенцы – белые?» — прошептал Джин мне на ухо, пока мы ждали в приемной. Вскоре мы обнаружили, что это совсем не случайно. В мире усыновления белые младенцы – это «первый сорт». Чернокожие, желтокожие, мулаты и метисы – все они попадают в категорию «детей с особыми нуждами» просто потому, что у них такой цвет кожи.
Мы посетили серию семинаров для будущих родителей – потому, что социальный работник сказал, что это добавит баллов к нашему личному делу. На одном из семинаров приглашенные усыновители рассказывали свои истории. Все усыновители были белыми, равно как и дети. Описывая свой невероятный успех в таком сложном деле, один мужчина-усыновитель сказал: «Я всего лишь хотел, чтобы у меня был здоровый белый ребенок». Я (ДжК) осознал, что пытаюсь вскочить на ноги, только когда почувствовал, как Джилл тянет меня за рукав. Она шептала: «Не надо, Джин, не сейчас, помни, они могут не разрешить нам усыновить ребенка!» Поэтому я промолчал, но ночью мне приснился сон, я как бью того мужика под дых. Несмотря на сцену насилия, сон был удивительно приятным.
Продолжая исследовать перспективы усыновления, мы много говорили друг с другом, пытаясь разобраться, насколько наше желание иметь детей – это действительно наше собственное желание, а насколько оно связано с социо-культурными предписаниями. Конечно, мы не могли полно и объективно ответить на этот вопрос, но мы провели довольно много времени, радуясь тому, какая у нас замечательная жизнь уже сейчас, безо всяких детей. И несмотря на это, мы мечтали и тосковали о ребенке.
Для меня (ДжФ) поворотной точкой был разговор с подругой, оказавшейся в сходной ситуации. Они с мужем решили не усыновлять, потому что для ее мужа в том, чтобы иметь детей, важным аспектом было «передать свои гены». Я поняла, что для меня как раз это не важно, и это для меня многое прояснило. Когда я думала о том, что значит «быть родителем», для меня это значило, что моя мама мне всегда улыбнется, что мой папа практически всегда готов поговорить практически на любую тему… еще это было про то, как мы с бабушкой пекли сахарное печенье, и про то, что всю жизнь у меня есть группа людей, на которых я могу положиться – моя семья. Ничто из этого не имело отношения к генам, но все это касалось отношений.
Наконец, мы полностью и окончательно вступили в мир усыновления. И снова мы столкнулись с конфликтующими историями о том, как делать это «правильно». Доминирующая история об усыновлении для людей нашего возраста и социально-экономического класса – это независимое усыновление. Вы пишете письмо биологическим родителям ребенка, убеждая их выбрать в качестве усыновителей именно вас. К письму вы прилагаете свои фотографии и информацию, которая призвана подтвердить, что вы действительно сможете стать хорошими приемными родителями для биологического ребенка этих людей. Преимущество этого метода в том, что вы можете решать, насколько открытым будет усыновление, и имеете доступ к медицинской информации, потенциально важной для развития ребенка и ухода за ним.
У меня (ДжК) возможная перспектива участия в подобном процессе вызывала очень сильный дискомфорт. Сама процедура очень сильно напоминала мне покупку недвижимости. На одной из ранних встреч с консультантом по усыновлению (она специализируется именно по независимому усыновлению) я озвучил это свое беспокойство. Она прочитала нам рейтинг детей и спросила, с кем мы будем чувствовать себя комфортно. Если нам «не достанется белый ребенок», возьмем ли мы ребенка, у которого один родитель – белый, а другой – латино? А ребенка-азиата? А цыгана? Возьмем ли мы ребенка, мать которого употребляла наркотики? Ребенка с физическими недостатками, которые можно исправить хирургически? Нас обоих очень огорчила и расстроила подобная классификация детей. Мы просто хотели ребенка. Мы не хотели выбирать его пол, расу и пр. Однако мы обнаружили, что хотя все программы усыновления и отличались друг от друга, в каждой из них мы должны были выбирать детей в соответствии с какими-то категориями.
С той самой первой консультации, мне (ДжФ) в душу запала возможность удочерить девочку из Китая. На разных этапах процесса усыновления мы по-разному объясняли эту возникшую симпатию. В первую очередь мы обнаружили, что по китайским правилам (и больше ни по каким) мы – идеальные кандидаты в приемные родители. Основными требованиями с китайской стороны были: возраст старше 35 лет, без детей. Это же мы! Потом мы говорили, что хотим китайскую девочку потому, что их отдают на усыновление из-за политики «одна семья – один ребенок». Мы считали правильным, что ребенок, оставленный без родителей только потому, что это девочка, вырастет в семье феминистов. Когда в СМИ появились новости о том, что дети в китайских детских домах получают практически минимальный уход, и что там есть специальные «комнаты умирания», мы очень хотели спасти ребенка из этой системы. Позже я (ДжФ) вспомнила, что меня в детстве саму часто спрашивали, я китаянка или японка? Может быть, это был знак? В конце концов, когда нам позвонили из агентства по усыновлению и сказали, что подобрали нам ребенка, все эти прежние резоны не имели никакого значения. Просто оказалось, что вот это – наша девочка. Мы это поняли сразу.
Но давайте сделаем шаг назад. Хотя мне (ДжФ) сразу захотелось китайскую девочку, мы решили рассмотреть разные возможности. Например, усыновить чернокожего ребенка или мулата. Мы сходили на консультацию в агентство, специализирующееся на усыновлении чернокожих детей и детей-мулатов. Мы знали, что некоторые чернокожие люди считают межрасовое усыновление неправильным, потому что при этом дети лишаются своей культуры, а культура лишается своих детей, — поэтому такая возможность вызывала у нас неуверенность. Мы поговорили с моей (ДжФ) тетушкой Эви – афроамериканкой, — и спросили ее, что она думает о ситуации, когда белая пара усыновляет черного ребенка. Она сказала, что у нее есть такие знакомые, она поговорит с ребенком (это был уже подросток), и передаст нам, что он по этому поводу думает. Она нам так и не отзвонилась, и это молчание сказало нам больше, чем любые слова. Мы поговорили с нашей подругой Джиной, афроамериканкой, и она сказала, что только если у нас есть большой, разнообразный и давно с нами знакомый круг чернокожих друзей, которые будут много времени проводить с нашим ребенком, тогда усыновление чернокожего ребенка или ребенка-мулата – это продуманный и ответственный поступок. Мы были бы очень рады, если бы у нас был такой круг друзей, но у нас его, к сожалению, нет.
Тогда мы встретились с Мей Мей. Мей Мей родилась в Китае и ее удочерила Хоуп, дочь лучшей подруги моей (ДжФ) матери. Когда мы познакомились с Мей Мей, сразу стало ясно, что все истории о том, что «по-настоящему можно любить только родного ребенка» — полная чушь. Конечно, мы любим многих детей наших друзей, но только встретившись с этим чудесным удочеренным маленьким человеком, мы осознали, что истории о том, что «к своему ребенку относишься иначе» продолжают стоять между нами и мечтой. Пообщавшись с Мей Мей, мы вспомнили других наших знакомых приемных детей, и окончательно поняли, какая же это («к своему ребенку относишься иначе») безумная и широко распространенная идея. Чтобы напоминать себе об иной возможности, которую нам показала Мей Мей, мы стали специально называть наших любимых Боливара и Зерлину «нашими приемными кошками».
Только после того, как мы полностью решились на усыновление, мы осознали, сколько препятствий наше общество ставит на пути будущих усыновителей. Хотя люди могут стать «настоящими» родителями, «залетев» в результате самого что ни на есть «несерьезного» полового акта, чтобы стать усыновителями в США, люди проходят массу бюрократических процедур обследования и оценки. Мы думали, что знали об этом с самого начала, но когда сам проходишь через это, все воспринимается иначе.
Первой встречи с социальным работником, которая должна будет провести решающее все обследование нашей ситуации, мы ждали как праздника. Это был конкретный шаг в сторону родительства! Социальный работник заглянула каждому из нас в глаза, сделала скорбное выражение лица и сказала крайне серьезным тоном: «Любое усыновление – результат трагедии». Ей было важно, чтобы мы в первую очередь прошли все стадии горя – полностью и в том порядке, как написано в учебнике.
Мы не стали объяснять ей, что это для нас никакое не горе. Мы не стали рассказывать ей, что эта обобщенная психологическая история про стадии горя не соответствует нашей конкретной ситуации. Мы не стали убеждать ее (хоть это и было правдой) в том, что мы радостно вступаем в альтернативную историю о том, что значит «быть семьей». Мы помнили о нашей конечной цели и подыграли этой женщине ровно настолько, чтобы она могла поставить в своем списке галочку.
Обследование для нас состояло из шести встреч с социальным работником. Было две встречи по отдельности (один раз с Джином, другой раз с Джилл) и четыре встречи, на которых присутствовали мы оба. Одна из них действительно включала посещение и внимательный осмотр социальным работником нашего дома.
С нас дважды сняли отпечатки пальцев, проверили наши учетные карточки в полиции, выяснили, что у ФБР к нам нет никаких претензий (это что же, значит, в 60-е они нас попросту не заметили?). Мы прыгнули через все требуемые бюрократические обручи, чтобы получить лицензию приемных родителей, и запомнили больше документов, чем за всю жизнь. Все должно было быть подписано, с печатью и заверено у нотариуса таким образом, чтобы соответствовать китайским требованиям.
В частности, нужно было, чтобы врач заполнил наши медицинские формы; но первый раз он забыл их подписать. Мы поменяли агентство по усыновлению, и новое агентство согласилось включить нас в ближайшую группу по Китаю, потому что у нас были собраны все документы (или, по крайней мере, так нам всем казалось). Когда в агентстве обнаружили, что наши медицинские формы не подписаны (а значит, на них не стоит печать и они не заверены у нотариуса), они предупредили нас, что пакет документов ближайшей группы будет отправлен в Китай через неделю. Если наше досье не будет полным, нам придется ждать следующей группы, а это означает отсрочку на много месяцев (в нашем случае оказалось – пять).
Я (ДжФ) позвонила нашему врачу, объяснила ему ситуацию и сказала, что нам нужны подписанные и заверенные медицинские формы как можно быстрее. Он очень вежливо разъяснил мне, что его секретарша, лицензированный нотариус, болеет. Он обещал перезвонить в конце недели и сказать, вышла ли она. В конце недели мы перезвонили сами, выяснилось, что она еще не вышла на работу. Я снова объяснила ситуацию. Он сказал, что ничего не может с этим поделать. Я сказала, что в городе полно пунктов обмена валюты, и в каждом сидит лицензированный нотариус, и я буду только рада подъехать за врачом и отвезти его в любой из этих пунктов. Врач ответил, что на это он пойти не готов.
В результате наш друг-психиатр оформил и заверил для нас эти медицинские формы. Наш врач перезвонил нам две недели спустя и сказал, чтобы мы забрали заверенные формы, но нам было уже не надо.
В этом эпизоде для нас было показательным отношение врача к усыновлению и тому, что нам для этого было нужно. Мы уверены, что если бы Джилл «по-настоящему» ждала ребенка, и случилась бы какая-то неприятность, требовавшая срочного вмешательства, наш врач бы сделал все необходимое в любое время дня и ночи. Но в случае усыновления и связанной с ним чрезвычайной ситуации все оказалось не так. Мы знали по прошлому опыту, что наш врач – человек ответственный и принимает нас всерьез. Мы пришли к выводу, что его поведение в этот раз было оформлено доминирующим в культуре отношением к усыновлению.
Я (ДжФ) рассказала эту историю на конференции «Нарративные идеи и терапевтическая практика» в Ванкувере в 1995 году. На следующий день ко мне подошла женщина и сказала, что она всю дорогу домой думала о моем рассказе и очень расстроилась. Она объяснила, что ее лучшая подруга усыновила ребенка. Только услышав мою историю, эта женщина осознала, что вела себя по отношению к подруге совершенно иначе, чем если бы у той родился «собственный» ребенок.
— Я даже ничего не подарила младенчику, — сказала она, — а вспомнила об этом только сейчас
— Ничего, — постаралась я утешить ее, — еще не поздно подарить что-нибудь младенчику.
— Поздно, — ответила она, — младенчику уже девять лет…
Несмотря на все культурные предписания о том, «как правильно» создавать семью, нам все-таки удалось сохранить наш собственный маленький оазис радостного предвкушения грядущего прибавления в семействе. Вначале мы обратились в большое международное агентство в другом городе, а потом, в силу разных причин, обратились в другое агентство. В первую очередь, нам не понравилось, что в первом агентстве постоянно менялись требования (до нас вначале не дошло, что это китайское правительство так часто меняет требования к усыновителям).
Мы остановили свой выбор на Family Resource Center, маленьком местном агентстве, решив, что если они увидят нас живьем, они, возможно, будут более внимательны к тому, как у нас дела и вообще, и поэтому, может быть, усыновление будет проходить более быстро и гладко. Тогда мы еще не могли осознать, что выбрав агентство «по месту жительства», мы включаемся в постоянное непосредственное взаимодействие с субкультурой, поддерживающей усыновление как замечательный способ создать семью.
Когда мы ждали, пока нам подберут ребенка и дадут добро на поездку в Китай, агентство провело несколько встреч с будущими родителями. Мы ходили на собрания, посвященные тому, что значит «быть межрасовой семьей», на встречи с педиатром, на которых обсуждались разные сложные ситуации, на встречи с теми, кто уже усыновил ребенка, и с теми, кто, как мы, только собирается.
Эти встречи и собрания стали основным фокусом, центром внимания в нашей повседневной жизни. Хотя многие из этих встреч были почти бессодержательными, мы чувствовали настоятельную необходимость посетить все. От этих встреч возникало хорошее чувство. Мы обсуждали дома то, что было на предыдущей встрече и может быть на следующей. На этих встречах мы устанавливали связи с сообществом людей, разделяющих наши ценности. Никто там не говорил о горе и утрате. Никто не говорил о грудном вскармливании так, что казалось, будто не кормить грудью – это преступление, или будто дети, которых не кормили грудью, навсегда утратили в жизни нечто важное. Никто не считал, что мы должны потратить огромные суммы и массу времени на то, чтобы наши особые гены выжили и передались дальше. Все были убеждены, что усыновление – это вполне законный способ создать семью.
Мы также нашли в Интернете форум сообщества родителей, усыновивших китайских детей. Много месяцев я (ДжФ) подолгу сидела ночами, вчитываясь в каждое слово, написанное участниками (а участников тогда было больше тысячи). Вот оно, еще большее сообщество, к которому я могу принадлежать.
Конечно, у нас были и другие сообщества, и там люди, казалось, хотят о многом с нами поговорить, а особенно почему-то «о том, как трудно привязаться к ребенку, который не ваш собственный». Нам бесконечное число раз повторяли, какие будут тяжелые последствия, если мы не воссоединимся с ребенком как можно ближе к моменту его рождения. Люди также не стеснялись напомнить нам о значимости первых недель и месяцев жизни ребенка для его роста и развития.
Мы, однако, не усомнились в правильности избранного нами направления, но стали интересоваться у наших собеседников, что, как им кажется, происходит с детьми, которые в первые месяцы жизни не были частью никакой семьи. Теперь, когда мы были частью сообщества усыновителей, в котором было множество самых разнообразных замечательных семейных историй, нам было легче услышать и заметить рассказы, противоречившие столь распространенные негативные мифы об усыновлении. Мы могли видеть, кто из наших родственников и знакомых уже способен выйти за пределы доминирующих культурных историй о единственно правильном пути создания «настоящей» семьи.
И вот, наконец-то, нам подобрали ребенка. Прислали фотографию, 4х2,5 см, чудесной насупившейся девочки, которой в китайском детском доме дали имя Ба Хуа. В тот вечер, когда мы получили направление, каждый из нас написал ей письмо, чтобы рассказать, как же мы счастливы, какое это чудо и какими мы постараемся ей стать хорошими родителями. Мы позвонили родственникам и знакомым, написали объявление на форуме и на кухне у себя подняли тост за здравие малютки, где бы она сейчас ни находилась.
Ждать разрешения на поездку в Китай было практически невыносимо – мы так живо представляли себе, что где-то там без нас ест, спит и растет настоящий живой человечек. Мы так хотели сами ухаживать и заботиться о ней. Работать и продолжать жить обычной жизнью было невероятно трудно. Сейчас, вспоминая об этом, мы понимаем, что было бы здорово тогда походить на курсы по уходу за ребенком, однако мы обнаружили, что в нашем районе, по крайней мере, эти курсы всегда совмещаются с курсами по подготовке к родам. Доминирующая история о «настоящих семьях» снова оставила нас за бортом.
Вместо этого мы встречались с нашей «собирающейся в Китай группой» — там было две женщины без партнеров и шесть гетеросексуальных пар, все из Чикаго, и Сьюзен Шрёринг, социальный работник из агентства – и с восторгом рассматривали присланные фотографии малышей. Все наши дети родились в один месяц, и на момент получения документов им было от 3 до 4 месяцев. Они все были в одном детском доме и им всем дали одну и ту же фамилию – Ба. Нам сказали, что Хуа, имя нашей дочки, означает «цветок» или «сокровище».
Мы ждали два ужасно долгих месяца, пока пришло разрешение на поездку в Китай, и еще три недели, чтобы организовать саму поездку и наконец начать этот этап нашего путешествия. Мы приехали в аэропорт за три часа сорок минут до времени вылета нашего рейса по расписанию, задолго до того, как появились другие члены нашей группы.
Взлетев, наконец, мы отправились в Пекин, где провели несколько часов в аэропорту и познакомились с Томом Буоем, профессором китайской культуры, который помогал американским семьям, решившим усыновить китайских детей. На всем протяжении нашей поездки Том был нашим гидом, переводчиком и посредником между китайскими и американскими бюрократами. Из Пекина мы полетели в город Чанша, столицу провинции Хунань.
Вечером, когда мы прибыли в Чанша (где было +38, 100%-ная влажность и практически не было кондиционеров), мы встретились с местным нотариусом, который задавал нам вопросы из разряда: «Почему вы хотите усыновить китайского ребенка? Сколько вы зарабатываете?» и «Обещаете ли вы никогда не обращаться с ребенком жестоко и предоставить ему все те же права, что и родному?» Во время разговора он заполнял документы, на которых мы потом поставили оттиск больших пальцев, потертых о красную тушь.
Мы немного погуляли по Чанша, отлично поужинали в гостинице и потом сидели, обнявшись, и головы у нас кружились от счастья и разночасицы.
На следующий день мы поднялись в пять утра, нас ждала четырехчасовая поездка на автобусе в Юян на берегу озера Донтин (огромной старицы реки Янцзы), чтобы встретиться с нашими малышами. Мы ехали по прекрасной сельской местности, полной рисовых полей, удивительных гниющих старых зданий, и полос новых зданий, которые все были на одно лицо: двухэтажные кирпичные прямоугольники, нашему американскому глазу удивительно напоминавшие станции техобслуживания.
Юян нам описали как «маленький городок», но нам показалось, что это здоровущий городище (в котором полным-полно народу). Нас перегоняли по улицам, как овец или коров, люди оборачивались и провожали нас взглядами, кто-то пытался прикоснуться к нашей одежде. Нас привели в казенно-выглядящее здание, мы поднялись по темной, грязной лестнице на пятый этаж, где оказались в длинной, прямоугольной, на удивление приятной комнате. Там было два ряда маленьких диванчиков, на которых можно усесться по двое рядышком. Диванчики стояли вплотную к стенам, лицом друг к другу, и между ними оставалось места ровно столько, чтобы поместился длинный-длинный узкий стол с чайниками и чайными чашками для всех.
Жара и тропическая влажность способствовали тому, что для меня (ДжФ) все было удивительно «по-иностранному». Мы уже привыкли к тому, что у нас по спинам сбегают ручейки пота, и не обращали внимания на физический дискомфорт. Гораздо больше внимания привлекала атмосфера нарастающего напряжения, радостного предвкушения и неуверенности. Внезапно одна из женщин расплакалась, и все как будто вспомнили, как дышать.
В одном конце комнаты стоял типовой металлический письменный стол, по бокам которого стояли флаги Китая и США, уныло свисавшие с древков. За столом сидели Том и молодая женщина. Табличка на английском языке сообщала нам, что эта женщина – лицензированный нотариус Китайской Народной Республики. Каждый усыновитель (или пара) по очереди подходили к столу и садились слева. Том переводил, и молодая женщина задавала каждому из нас все те же вопросы, что мы уже слышали от нотариуса накануне. Мы поразились тому, как глубоко нас тронула эта простая церемония.
В какой-то момент во время церемонии (восемь раз повторить одно и то же заняло довольно много времени) мы осознали, что в здании вместе с нами находятся и дети. Директор детского дома то и дело открывал дверь и подавал нам знаки, изображая, как укачивает на руках младенца. Том строго возвращал наше внимание к бумагам, зная, что если не завершить все бюрократические дела сразу, потом это может быть очень сложно. Директору детского дома было непонятно, почему мы не спешим встретиться с нашими малышами.
И вот, наконец, все бумаги были заполнены, и в комнату вошли несколько китаянок, каждая – с младенцем на руках. По очереди выкликали имена детей, и мы подходили, чтобы забрать их. Несмотря на все наши намерения вести себя вежливо и соблюдать порядок, мы все столпились в дверях. Вот прозвучало имя «Ба Хуа», и наша малышка очутилась перед нами: такая маленькая и хрупкая, с большими, темными, невинными глазами.
В выписке из ее медицинской карточки, которую нам прислали вместе с фотографией три месяца тому назад, было написано, что она весит около пяти килограммов. Сейчас она точно весила меньше пяти килограммов. У нее были очень внимательные для младенца глаза, ротик как розовый бутон, и носик, милее которого еще не видел мир. На макушке у нее рос пучок черных волос, примерно двадцать волосинок, стекавших по сторонам лысой головки. Мы сразу почувствовали, что вот это – наша девочка. У нас защемило в груди, и с того мига мы были готовы ради нее на все.
Мы заранее готовились к тому, что не почувствуем никакого родства. Есть доминирующая история о том, что чувство родства с ребенком, будь то родной или приемный, возникает в первый же миг. Но некоторые люди в Интернет-сообществе родителей китайских детей были достаточно смелыми, чтобы рассказать о своем опыте, гораздо более постепенном или случившемся не сразу при встрече. Эти контр-истории имели отношение как к усыновленным, так и к родным детям. Одна женщина рассказала, что у нее моментально возникло чувство родства с приемным ребенком, а вот с родным – не сразу.
Мы-то тут же почувствовали родство, а вот для Ба Хуа все было не так. В первый день она отбивалась и не давала себя покормить, а улыбку ее мы увидели только на четвертый день. Тогда мы думали, что это такой вот серьезный и задумчивый ребенок. Теперь-то мы знаем, какая она хохотушка и вертихвостка. Скорее всего, тогда она горевала из-за расставания с няней, Фей Лу Юань, очень ее любившей. Мы всегда будем благодарны ей за то, что она ухаживала за нашей дочкой в первые месяцы ее жизни.
Вскоре после того, как мы наконец встретились с нашими малышами, кто-то объявил, что детский дом просит вернуть одежду, в которой детей принесли. Нам велели переодеть детей в ту одежду, которую мы привезли с собой. Ба Хуа, которую мы назвали Лили Хуа Комбс Фридман, была одета в хлопчатобумажное летнее платьице и сандалики. Нам еще в Америке сообщили, что китайцы считают, что детей надо кутать, и что ручки и ножки у них всегда должны быть закрыты. Поэтому мы привезли для нее пижамку с длинными рукавами (это в +38 градусов по Цельсию…) С тех пор прошло восемь месяцев, мы в Чикаго, сейчас зима, и наконец-то Лилечка доросла до этой пижамки. А тогда нам пришлось все подворачивать и подворачивать рукава и штанины, но все равно Лилечка в этой пижамке буквально тонула.
Мы все отправились на банкет в ресторан по соседству. Там наши дети могли в компании своих нянь начать знакомиться с нами. Том был единственным, кто мог переводить, поэтому каждой семье досталось минут по пять, чтобы послушать, как жили наши дети до сих пор, что они любят и пр. Пока мы ждали нашей очереди, Фей Лу Юань легко и непринужденно кормила Лили рисом, подхватывая палочками по одной рисинке за раз. Она показала нам, как успокаивать Лили, положив ей в ротик кончики пальцев. Она оставалась рядом с Лили Хуа, то передавая ее нам и приговаривая «мама» и «папа», то вновь забирая ее у нас. Все это время Лили Хуа тихо плакала, не сводя глаз с Фей Лу Юань. Когда через два часа автобус тронулся, увозя нас из Юяна, Фей Лу Юань стояла, протягивая к нам руки в прощальном объятии. По лицу ее катились слезы, но она пыталась улыбаться.
Во время долгой поездки в автобусе Лили Хуа то устраивала демонстрацию протеста, то, казалось, смирялась с происходящим. В какой-то момент, когда мне (ДжФ) удалось успокоить ее настолько, что она перестала плакать, я чувствовала себя на седьмом небе от радости. Весь день мы чувствовали благоговение и изумление оттого, что эта хрупкая и прекрасная жизнь была доверена нам. Были моменты чистого, абсолютного восторга, когда мы делали шаг по направлению к тому, чтобы стать семьей: например, тогда, когда Лили, разбудив нас в три часа утра, позволила нам покормить ее детским питанием и все это время не сводила с нас глаз.
Агентство по усыновлению, на всякий случай, организовало для нас двухнедельное пребывание в Китае (мало ли, вдруг будут какие-то проблемы с документами, со здоровьем и пр.) У нашей группы все было хорошо, и поэтому эти две недели были для нас как отпуск, «медовый месяц имени младенца». Мы посетили дом, где вырос Мао, вышивальную фабрику, парки, университеты, буддийские храмы, рестораны, рынки и массу разнообразных магазинов, и всюду носили с собой Лили на руках или в слинге. Всюду, куда бы мы ни шли, нас окружали люди, чтобы рассмотреть малышей, улыбались нам и жестами показывали, как они рады, что у этих детей будет любящая семья.
Больше всего нам запомнилось время, которое мы провели в своем гостиничном номере, наблюдая за тем, как Лили Хуа спит, или просыпаясь в тревоге и удивлении от малейших звуков, которые она издавала. Мы безумно радовались ее тихому дыханию и тому, что нам удавалось успокоить ее, расхаживая по комнате с ней на руках, или напевая, или обнимая ее, или предлагая ей поесть. Первую лучезарную улыбку Лили Хуа подарила мне (ДжФ), когда мы играли в игру, которую вместе придумали. Лили сидела, я держала ее за ручки и на счет три помогала ей встать. Когда я восклицала, «Ай, молодец, Лили Хуа!», и она смотрела мне в глаза глубоко-глубоко и при этом улыбалась до ушей, я не знала, смогу ли я вынести столько счастья. Когда она начала сама тянуться к нам, цепляться за шею и обнимать нас по-настоящему, мы поняли, что все эти истории про проблемы с привязанностью – это не про нашу семью.
В наш последний вечер в Китае агентство по усыновлению организовало для нас роскошное барбекю на террасе отеля «Белый лебедь». Три музыканта играли для нас на традиционных китайских инструментах. После того, как мы поели, я (ДжК) поднес Лили поближе к музыке. Ни Джилл, ни я не могли предугадать, как завороженно Лили станет слушать. Она смотрела на музыкантов, дышала в одном ритме с ними, не шевелилась и не издавала ни звука. Время от времени она бросала на нас взгляд, казалось, говоривший: «Это так замечательно, пусть оно не кончается!»
Когда мы вернулись домой, нам было уже трудно припомнить и представить себе, как же мы жили без Лили. Биологических детей у нас не было, поэтому мы не можем сравнить, чем опыт общения с приемным ребенком отличается. Но мы можем сказать, что нам трудно представить, как можно любить ребенка больше, чем мы любим Лили Хуа. Мы решили, что не будем заводить больше детей, но иногда все же фантазируем о том, каково это могло бы быть. И все дети в наших фантазиях – приемные. Мы не чувствуем, что что-то упустили в жизни оттого, что у нас нет общих биологических детей.
Когда мы вспоминаем, как стали родителями Лили, мы отмечаем, что хотя наша работа, день изо дня, состоит в том, чтобы выводить на чистую воду притесняющие доминирующие истории и помогать людям стать авторами их предпочитаемых историй, — мы сами в течение многих лет были слепы к тем доминирующим историям, которые могли вообще не дать нам стать родителями. Вот сейчас мы устроили так, чтобы, пока мы работаем, няня с Лили занимали бы переговорную, и переговорная все больше становится похожа на детскую – там стоит кроватка и разбросаны игрушки. Днем, когда она иногда видит нас в коридоре, она шлепает к нам с криком: «Мама!» или «Папа!», улыбаясь до ушей и протягивая ручки, чтобы мы подхватили ее. Эти моменты и им подобные вызывают у нас чувство благодарности: мы протаскиваем в жизнь нарративные идеи, и спасибо им, что они побудили нас задать себе самим вопросы о том, чего бы мы хотели, и в конце концов увидеть другие возможности, а не подчиняться диктату общества («Есть только один правильный способ создать семью»).
Когда Лили Хуа пришла в нашу жизнь, она подарила нам не только эти отдельные моменты. Она изменила саму ткань нашей жизни. Мы оба стали меньше времени проводить «на работе», и няню мы приглашаем только на два дня в неделю. Мы стараемся как можно больше времени проводить с Лили. Мы ходим в игровую группу и учим китайский вместе с другими семьями, усыновившими китайских детей. На те два дня в неделю, когда мы с Джином одновременно работаем (консультируем и преподаем), мы нашли няню, Ирон Сон, которая приехала в Чикаго из Пекина за три месяца до нашей поездки в Китай. Мы познакомились с семьей Ирон и продолжаем дружить с людьми из нашей усыновительской группы. Наши соседи, которые раньше только походя здоровались, теперь останавливаются поговорить и даже иногда заходят в гости. И мы, на удивление, так часто бываем дома, что, когда они решают зайти, есть кому открыть им дверь!
Теперь мы стали частью гораздо более разнообразного сообщества. Так здорово, когда не все твои друзья – психотерапевты! В прошлый понедельник я (ДжК) приехал рано в «Тот Лот» (это спортивный зал в парке, где много игр и игрушек для малышей) с Лили Хуа. В спортзале было всего четыре человека. Томас (его дочка Джулия чуть помладше Лили) привез гитару, играл и пел для Джулии и для незнакомой мне женщины с ребенком. Ни Лили Хуа, ни я прежде не слышали, как играет и поет Томас, а это у него получается действительно хорошо. Лили была просто заворожена, и моя память тут же перенесла меня на террасу отеля «Белый Лебедь» в наш последний вечер в Китае. Лили совершенно неподвижно просидела две песни подряд, по мере того, как в зал входили другие родители и дети (и почти все тихо присоединялись к нашему кругу).
Когда Томас убрал гитару, атмосфера волшебства не исчезла. Дети – азиаты, белые, афроамериканцы, латино – играли и светились при этом немножко ярче, чем обычно. Мы – мамы и папы – более оживленно разговаривали друг с другом, теплее принимали новичков.
Хотя я езжу в «Тот Лот» только по понедельникам, и на самом деле никого там толком не знаю, я чувствую, что мы с Лили Хуа там «свои». Дар музыки, которой с нами поделился Томас, остался со мной, и я готов спорить, что Лили тоже его запомнила. Я вспоминаю, как она сидела неподвижно, с широко открытыми глазами, — и каждый раз улыбаюсь. Сейчас Лили говорит примерно двадцать слов, и одно из них – «Вау!» Это слово отлично выражает мое отношение к ней и ее отношение к музыке. Это всего лишь один маленький пример того, как наша жизнь вне работы стала богаче и радостнее с тех пор, как у нас появилась Лили Хуа.
Нельзя сказать, что этот опыт никак не повлиял на нашу работу. Мы продолжаем иметь дело с человеческими страхами, сомнениями, маргинализацией. Когда люди рассказывают нам истории о том, как трудно бывает найти себе место в двух различных культурах одновременно, мы теперь полнее присутствуем, слушая, мы более вовлечены и любознательны. Мы чувствуем большую солидарность с этими людьми в их исканиях и борьбе. Когда пары делятся с нами своими страхами и сомнениями, имеющими отношение к родительству, у нас более непосредственное и обоснованное понимание сложности их проблем и огромной значимости их успехов. Когда дети побеждают страхи, опыт общения с Лили Хуа очень сильно влияет на то, как мы воспринимаем эти достижения, наша радость в таких ситуациях чище и больше, чем раньше.
До того, как в нашу жизнь пришла Лили Хуа, мы работали с отдельными людьми и парами, помогая создавать контекст для развития предпочитаемых историй, для исследования необычных возможностей и разнообразных интересов. От этого – парадоксально и не нарочно с нашей стороны – наша собственная жизнь сужалась, все в большей степени сводилась к работе. Нам так легко было скатиться к этому. С самого начала наших отношений мы имели возможность (роскошь!) работать вместе, и нам не приходилось специально прилагать усилий, чтобы побыть вместе с партнером. Хотя большую часть времени мы проводили «на работе», все равно мы проводили вместе больше времени, чем большинство пар. Работа у нас замечательная, она приносит нам огромное удовольствие, а потому так просто все больше сосредотачиваться на ней. Почти все наши друзья тогда были терапевтами, и по крайней мере в половине случаев, встречаясь с друзьями, мы говорили о работе. Но в последние годы, становясь свидетелями тому, как жизненные истории людей становятся ярче и богаче в ходе терапии, мы стали удивляться, почему история нашей жизни вне работы становится все более тусклой и бедной.
Лили Хуа все это изменила. Например, наша группа по нарративной супервизии всегда встречалась по субботам, но теперь мы не ходим пропускать детские дни рождения, дим сам с друзьями, прогулки в парке – и группа по супервизии собирается по пятницам. Мы очень любим работу, но теперь мы находим способы обрести жизненный баланс.
До того, как в нашу жизнь пришла Лили Хуа, мы начали забывать о том, что более яркая и разнообразная личная жизнь очень значимо влияет на то, что мы вносим в свою работу как терапевты. «Яркая и разнообразная» — это не только «радостная и счастливая». Нам пришлось столкнуться и с социальными мифами по поводу «бесплодия» и усыновления, и с превращением в азиатско-американскую семью, и с обучениям тому, что значит «быть родителями» (чаще всего – на собственных ошибках). Этот опыт сделал нас другими людьми. Равно как и ночные вставания к Лили, когда она плачет, мы утешаем ее и она доверчиво обнимает нас.
Она научила нас многому, чего мы прежде о себе не знали, – терпению, нежности, человечности. Возможно, под ее шаловливым, доверчивым, любознательным влиянием мы создали себя такими, что на первый план выходит живое переживание терпения, нежности и человечности. Теперь, когда у нас есть такой прожитый опыт, мы можем внести его и в работу. Мы стали мягче, внимательнее и упорнее в своей вере в то, что люди могут создавать и проживать предпочитаемые истории.
Также мы вносим в свою работу теперь более ясное и подробное личное знание о том, что значит – проживать маргинализованную историю. Это знание оказалось бесценным для нас, оно помогает присоединиться к другим людям в их маргинализованных историях. Это знание напоминает нам, что не нужно принимать наше собственное восприятие их ситуации как нечто само собой разумеющееся. Теперь мы готовы двигаться медленнее, потому что для того, чтобы желания и намерения людей прояснились, может понадобиться время. Сложности, с которыми мы столкнулись на пути к, а теперь вместе с Лили Хуа, научили нас смирению, научили нас восхищаться другими людьми, творчески справляющимися с тяжелыми ситуациями в собственной жизни, осмысляющими свои предпочтения за пределами доминирующих историй.
Сейчас, когда мы пишем это, наше путешествие втроем только начинается. Лили Хуа учится самостоятельно есть и настаивает на том, чтобы всякий раз потренироваться в этом. Мы обнаружили, что если действительно присоединяемся к ней в этом – внимательно следим и хвалим ее, когда ей удается наклонить ложку так, что хоть что-то все-таки попадает в рот, — то все получается гораздо лучше, чем в тех случаях, когда мы отвлекаемся на мысли о прочих делах, запланированных на день. Такая внимательность дает переживание «вне времени», драгоценный дар, который, как мы надеемся, будет все больше проявляться в нашей работе.
Так что, похоже, мы в начале пути, пролегающего вне времени. И мы с восторгом думаем о том, какой спектакль мы покажем Натану, когда он пригласит нас в гости лет через пять… или через двадцать. Кто знает?
[…] статья — "До Лили Хуа и вместе с ней" https://narrlibrus.wordpress.com/2009/02/02/lily/, написанная нарративными терапевтами из Чикаго Джилл […]
[…] статья — «До Лили Хуа и вместе с ней» https://narrlibrus.wordpress.com/2009/02/02/lily/, написанная нарративными терапевтами из Чикаго Джилл […]